Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

В лице Антокольского грустная складка. Когда он улыбается, улыбается грустно. О французах говорил что они ленивы, их идеал — отдых, лень, а потому работают, как каторжные, лишая себя всех удобств и копя деньги. Когда француз скопит ренту, ликвидирует дела, меблирует комфортабельно дом, заводит лошадей, то ничего не делает, иногда в 45 лет. Многие удивительно сохранились.

23 сентября.

Говорил с Морозовым, П. Т., — братом Саввы. Он передавал мне о кустарях и все, что сделало для них московское земство. Сам он вышел из университета с переутомлением, с ненавистью говорит о классицизме. Лучшие годы ушли, не мог жениться за болезнью. «Благодаря классицизму — никакой промышленности, никаких школ и учителей. Учителей приходится посылать за границу учиться».

Это удивительная чепуха, — отсутствие всякой экономии жизни. Только хотят вычеркнуть из жизни молодые годы. Кузьмин, московский профессор медик, сказал студентам: «Фистула — хлебная рана, ее никогда не следует залечивать». Московские медики вообще образовались под руководством Захарьина на принципах наживы; и чтобы больше брать, устраивают осмотр больных в несколько часов. Ни для чего другого вся эта комедия, изобретенная Захарьиным. Морозов занимается живописью.

Вечером опять долго говорил с Антокольским.

«Глина — жизнь, гипс — смерть, мрамор — воскресение, но не совсем. Лучше всего глина, она мягка, — тело мягко»… О Стасове говорит с восторгом. О Крамском, как критике, что он не прямо подходит к предмету… «Отец нового пейзажа — Руссо. Русский пейзаж правдив, но мало поэтичен… В искусстве мало правды, нужна художественная, поэтическая правда, т.-е. творчество…» Антокольский коллекционирует. В деятельности своей хочет воспроизвести мучеников идеи, — Христос, Сократ, Спиноза.

После был В. С. Боткин, который приехал из Америки. Американская палата постановила иметь посольства там, где державы европ согласятся посылать в Соедин. Штаты послов. Наша миссия, послала в Петербург бумагу, говоря, что хорошо бы нам первым это сделать Но наше министерство не отвечало на это. Англичане сделали это первые, потом французы и немцы, а мы все еще думаем. Наша выставка была не готова, другие тоже мало готовы были, но все-таки были выставлены хорошие вещи. Президент говорил любезности: благодарил за то, что прислали прекрасные вещи. Везде одно и то же. Перед русским отделом замялся, ибо хороших вещей не было, а были только десятки комиссаров. Он, наконец, сказал: «Благодарю Россию, что он «прислала таких почтенных мужей». Это очень мило и зло!

Вандербильд, когда у него погибла яхта, сказал: «Я жалею, что погибло два ружья, к прицелу которых я привык».

24 сентября.

Великий князь Алексей играет в баккара, но не садится. Ставит 500, 1000 фр., Лейхтенбергский садится за стол.

25 сентября.

Прочел, что в Лондоне выставка церковных предметов, между ними и священные вещи, похищенные из Севастопольского собора в воскресенье 8 сентября 1855 г. Лабушер советует возвратить.

Познакомился с молодым Гайдебуровым: вылитый отец, но еще больше его в нос говорит. Едет в Тулон.

26 сентября.

Прекрасный теплый день, чисто весенний. К 9 час. веч. небо покрылось, и накрапывал дождь. От Ал. Петр. Коломнина телегр. из Парижа, что Плещеев умер от апоплексии.

30 сентября.

Опять в Париже. Завтрак у Дюрана, давал Каниве. Говорил Каниве, отвечал де-Роберти тостом за французскую прессу. Я сказал: «Вы забыли одну важную вещь». — «Что такое?» — «Вы сказали: La presse, mais il faut dire: Sa Majesté la presse». Это понравилось. Ранк — очень симпатичный человек. Я спросил его о смерти Гамбетты, говоря, что правда-ли замешана женщина. Отрицал энергично. Гамбетта сам себя ранил: виделся с генер. Тома, говорил с ним, потом хотел ехать и остался и увидел полуразряженный револьвер на столе, взял его и ранил себя в руку. Рана зажила, но сделалась другая болезнь от лежания, от которой он и умер. Г-жа Леон была любовницей Гамбетты, он хотел на ней жениться, вопреки советам друзей, но она была совершенно порядочная женщина. Раз Гамбетта был очень весел и доволен, болтал и т. д. Я спрашивал его, — говорит Ранк: «Что с вами?» — «Я со Скобелевым виделся — отвечал он. Оба были удивительно талантливые люди и понимали друг друга. Скобелев говорил Маслову: «Я напоил Гамбетту, и он все мне выболтал». Он был тоже доволен этим свиданием с Гамбеттой.

5 октября.

Русские моряки в Париже. Ездили встречать в 8 час на Лионскую жел. дор. станцию в двух экипажах от прессы. Девель рассказывал Татищеву, что в первый день чуть не случился скандал. Морской министр, принимая Гирса, не посадил его. Гирс написал ноту, требуя удовлетворения. Морской министр говорил, что он впопыхах ничего не сообразил. Уладили и забыли. Говорили даже, что будто король и королева датские действуют на государя в пользу Вильгельма II, боясь быть проглоченными Германией. Сведения эти из английского королевства, от герцога Валлийского.

10 октября.

Обед в Cerlce da la Presse. Скульптор Фальер, композитор Сальвер, Де-Роберти, два Гайдебуровых, Комаров и я..

Комаров о демократизме русских: «Демократию организует государство».

Почему купцы бьют зеркала? Потому что ненавидят их, боясь увидеть в них свою рожу. Русский народ — народ детей и юношества.

18 октября.

Завтрак у Каминского с Зола. Его отзыв о Додэ: «Entre nous, c’est un homme perdu». Он много работает, голова свежая, но физических сил нет. Он начал две-три вещи и пишет их разом… «XIX век — век романа, а не драмы. Драма ничего не сказала нового, она продолжала старые традиции и не возвысилась особенно даже в произведениях Ожье и Дюма». Хочет видеть Россию, как там, — «какие вагоны, теплы ли дома». Зола говорит, что пишут к нему русские, прося позволения переводить его, но, судя по их письмам, они совсем не знают языка. — «…Дюма говорит, что у мена будет 15 голосов при выборе в академию. Я этому мало верю, надо, во всяком случае, 18. Пройду весною. Додэ сейчас же сделают академиком, если он поставит свою кандидатуру. Но он раз захотел на место Сандо, но ему сказали, что нет, а в другой раз и он обиделся». О Додэ: Тургенев обедал у него, и Додэ спросил о своих произведениях. Тургенев хвалил, но с оговорками. Это так опечалило Додэ, что он, по уходе Тургенева, плакал вместе со своей женой.

19 октября.

Де-Роберти говорил о Почетном Легионе, который ему хочется иметь. Я непременно скажу Моренгейму.

Был у Додэ. Очень грустное впечатление. Сердечно его жаль. Страшно изменился, поседел, волосы редки на голове и бороде. Сидит. 6 лет атаксия. Припадки. Постоянно страдает, но причины невыяснимы.