Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

18 мая.

Скучно. Чувствую себя нездоровым. Спина болит, точно перерезывают ножом. Сегодня управляющий говорит: «надо продать пять самых старых лошадей». Их продали за 90 руб. Мне их было очень жаль и жаль теперь. Здесь их кормили, там, быть может, кормить будут хуже, а других, пожалуй, убьют, чтоб содрать шкуру. Я даже подумал: явятся мне во сне эти лошади и скажут: «Эх, Алексей Сергеевич, не хорошо, брат! Разорим мы что ли тебя?» Действительно так. Куда мне быть хозяином. Совсем не гожусь.

Читал сегодня и вчера о Пушкине. Много справедливого в ст. №№ в «Вестнике Европы» (вероятно, Анненкова) об издании Ефремова. П. Ал-ч очень милый человек и очень знающий, но к Анненкову он относился и доселе относится, как к врагу. А «Материалы» его и все то, что писал он о Пушкине, очень интересно.

19 мая.

Сидел и сочинял в стихах разговор между Потемкиным и Екатериной.

25 мая.

Эти дни работал над Руссо. Переводы Руссо плохи. У Кончаловского в «Новой Элоизе» bucheron — дровосек принят за собственное имя, Бюшерона и проч.

29 мая.

Очень тоскливо в дурную погоду здесь сидеть. Герцен справедливо говорит, что города нас избаловали и обрезали крылья. — Тепло, уютно, сидим за полицией, за церковью, за администрацией, сильные правом собственности и комфорта.

Гей прислал фельетон Стороннего о непротивлении злу. Такая билиберда, что хоть святых вон выноси.

31 мая.

Муратова (пс. Владимирова) прислала свою «Бесправную» в исправленном виде, по моим увещаниям. Но 5-й акт все-таки не важен и сентиментален.

15 июня.

Бранчливая заметка в «Нов. Вр.» о «Северном Курьере», который справедливо заметил, хоть и с вывертом, что появление приказа о мобилизации в «Правительственном Вестнике» и «Северном Вестнике» нелепо. Я послал в редакцию такую депешу: «Петербург, «Новое Время», «Мне очень неприятно бранчливое отношение к Барятинскому. Кому это нужно? Надо настаивать, чтоб военные известия являлись одновременно во всех газетах. Монополия «Правительственного Вестника» в данном случае совершенно несправедлива. Суворин».

Китайские события очень тревожат меня, больше чем мое болезненное, дохлое состояние.

Прочел 15 пьесу, на конкурс представленную, — «Судьба» в 3 действиях и 6 картинах. Судьба ее плохая.

Рассказывают, что митрополит Антоний разослал по всей России секретные циркуляры с строгим наказом всему духовенству не признавать графа Толстого православным. В этом циркуляре граф объявляется непослушным враждебным критиком православной церкви и еретиком. Никакой священник не должен исповедовать, ни напутствовать его, даже хоронить на кладбище, если он при жизни своей не раскается и не признает публично православия, уверует и возвратится в лоно церкви.

Духовенство было принуждено приложить свои подписи к этому циркуляру в знак повиновения. Митрополит желал публичной прокламации, но святейший синод отказал ему в этом.

20 июня.

Прочел, наконец, очень порядочную вещь, «Порывы сердца». Без банальностей. Есть характеры, есть ум и талант. Конец не нравится, но он возможен.

4 июля.

Вчера целый день пробыла А. А. Пасхалова. Она развилась и значительно поумнела. У нее есть взгляды на пьесы и роли, иногда оригинальные. Очевидно, изучала и думала.

15 июля.

Сегодня приехал в Петербург из деревни. Приехал, главным образом, потому, что Леля поместил фельетон Розанова, который написан был еще весною и который я не помещал, ибо в нем говорилось о церкви.

Вечером от 9 до 11 у Витте. Читал протокол заседания 15 ноября 97 года о предложении графа Муравьева занять Порт-Артур.

Витте доказывал, что этого не следует делать. Морской министр был на его стороне, военный на стороне Муравьева, который этим хотел поднять престиж России и говорил потом: — «Я себе такой венок славы заслужил, что могу теперь ничего не делать».

Накануне смерти он приехал в Витте в половине 9-го. Начал разговор тем, что китайцы заварили кашу. — «А вы вспомните», — сказал Витте, — «что это вы заварили с Порт-Артуром». Муравьев сконфузился и заговорил, что этого не надо вспоминать. — «Что делать?» До 11-ти они разбирали разные комбинации, причем Витте советовал крайнюю осторожность.

В 11 Муравьев ушел к Мат. Ив., жене Витте, так как у Витте были спешные дела. В 12 ч. он кончил и пошел вниз к жене. Муравьев был еще там. — «Вы еще здесь».—«Да вот заболтался, который час?» — 12. —«Ну, надо спешить».

Он уехал. Витте спросил себе стакан сельтерской и хотел подлить в нее из бутылки шампанского, которая стояла на столе, но в ней не было ни капли. — «Ведь вот счастливец», — сказал он, — «он на четыре года старше меня, а если б я на ночь выпил бутылку шампанского, то завтра был бы болен». На что ему говорит курьер: — «Граф Муравьев приказал вам долго жить». Все рассказывали, что он отравился, что государь, будто бы, на него кричал — вздор.

О государе: «образованный, судит об отдельных фактах здраво, но связи в фактах и событиях совсем не видит. Самолюбие большое и уверенность, что он все может, потому что самодержавен. Любит блеснуть глазами. Так как он только может направлять разговор, то говорит, когда видит, что его хотят убедить: «Об этом я имею полное понятие», или: «Это мне очень хорошо известно», и прибавляет какое-нибудь общее место.

Отправка на Дальний Восток стоит 200 руб. на 1 человека. В 3 недели истрачено 60 000 000 руб.

Телеграмма государственного совета к императрице китайской. Послы живы. Дворец Гайхо дал провизию им.

19 июля.

Был у жены адмирала Скрыдлова. Завтра он едет принять начальствование над эскадрой Тихого Океана. Говорит, что у пяти министров был все пятеро говорят свое. Никаких директив, программ. Государь ненавидит японцев и предостерегает, чтоб их останавливать и не давать преимуществ. Ламсдорф говорит, чтоб отнюдь не затрагивать японцев. Куропаткин: — «Мы держим экзамен перед Европой». Флот наш плох. Скрыдлов прямо говорил это государю, который это знает. У японцев флот прекрасный, и они могут уничтожить нас живо. Балтийского флота не дают, боясь, что Германия может объявить нам войну. Морской министр живет в Петергофе со своей любовницей и ничего не делает. Пока генерал-адмирал — великий князь, никакого у нас флота не будет. Великие князья никогда ничего не делают, а министры все: «как бы не обеспокоить великих князей». Воровство колоссальное.

2 августа.

В агентстве. Там получен циркуляр, чтоб не говорили ни слова о приезде представителей буров. Очевидно, Ламсдорф распорядился. Этакое свинство, прости господи! Перед кем они, эти дипломаты и правители унижают народ и Россию? Не мы холопы, а правительство холопы и глупое, которое само ничего не умеет сделать путного.