Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

С Китаем нет телеграмм. Слово стоит 8 руб. благодаря императрице Марии Федоровне, которая потребовала этого налога в пользу датской компании. Погибла Россия — лишь бы жива была Дания! Немка не делала того, что делает эта вдовствующая. Говорили, что Паллизен получил миллион, по ее требованию, тоже ни за что, ни про что.

Орленев взял у меня 2000 руб. на поездку. Отдаст ли?

21 августа.

Черновое Ник. Генр. Гартвигу.

«Я вам очень благодарен за внимание ко мне. «Новое Время», говорите вы, «будирует». Против кого? Против министерства иностранных дел? Нет, оно не будирует. Но оно старается стать к нему в то положение, которое для большой газеты обязательно. Я сорок лет журналистом. Я был им при трех царствованиях. Я выражал свои искренние мнения, не справляясь с течениями в том или другом ведомстве. Я думал всегда, что в самодержавном государстве есть только одно лицо, которому я служить обязан. Это — государь император. Что касается разных ведомств, то вам известно хорошо, что они очень часто находятся в противоречии друг с другом, или друг против друга «будируют». Я мог бы вам рассказать случай, бывший со мной во время событий, последовавших после битвы при Кушке, когда государю императору угодно было узнать имя автора статей, автора из дипломатического ведомства, который в «Новом Времени» говорил о необходимости сделать уступки Англии, что совершенно противоречило мнениям государя. Я об этом случае упоминаю потому, что совершенно сознаю, что в деле иностранной политики необходима известная связь газеты с руководителями иностранной политики, но связь добровольная, основанная на взаимном уважении мнений. И эта связь постоянно существовала. Мне достаточно назвать сотрудников, которые старались устроить эту связь и пользовались материалами министерства иностранных дел. Это — Пашков, Загудяев, Молчанов, Мануйлов и др. Мы печатали часто и свои статьи по данному вопросу, и статью, выражавшую мнение министерства иностранных дел. Но, все-таки, по отношению к общественному мнению мы исполняли свою роль, т.-е. высказывали то, что казалось нам необходимым, или правдивым в данном положении. Это не могло влиять дурно на действия министерства иностранных дел, или мешать ему. Наоборот, это ему помогало».

25 сентября. Никольское.

Хочется кончить комедию. Я мало отдыхал в это лето. Китайцы помешали. Лучшее время с половины июля я провел в Петербурге, написал 20 «Маленьких писем», читал и исправлял свой роман «В конце века» (4-е изд.), написал драматические сцены, набросал 4-х-актную комедию «Героиня» и прочел сто пьес, присланных на премию (всего 140). Устал и 8 сентября приехал сюда. Написал 4-х актную комедию переделал три первых акта и набросал две картины 4-го акта.

Сегодня взял Некрасова и зачитался. Давным давно я его не читал. «Пропала книга», стихотворение его 1865 г., написано им, как он мне сам говорил, на мой роман «Всякие», осужденный и сожженный.

Сколько всего переживалось. Но все записывать не хочется. К чему? Иногда тянет меня к этим листкам, а ничего не выходит. Я не записывал очень интересных вещей, потому что они требуют того, чтобы хорошо их передать, а записывал вздорные вещи. Не долго мне осталось держась перо в руках. В этом периоде умирания, когда не хочется никому говорить, что действительно умираешь, когда все это очень хорошо видят, но молчат и не подают признака, что они готовы встретить смерть мою, дарование не бывает злобно. У Некрасова:

Воистину горько. И в старости чувствуешь себя таким одиноким, что не будь у меня театра, не владей я пером, я бы пропал.

И октября.

Карпов вышел в отставку. Кн. Волконский окружает себя миньонами. Дирекция императорских театров с этим ничтожным князьком — какая-то мужская б…… Кн. Волконский «со слезами умолял» Юрьева, чтобы он уступил Самойлову роль, и Юрьев это объявляет громогласно. Давыдов в этой компании. Он и взялся режиссировать. Савина о нем говорит: — «он больной человек, давно уж», т.-е. больной тем, чем и кн. Волконский. Карпов может перейти в наш театр. Но он очень самонадеянно смотрит на себя, все знает, и ничего нет такого, что было бы от него закрыто. Он глупо поступил, бросив сцену, не поддержав своего достоинства. Савина говорит: — «Комиссаржевская его бросила. Знает ли он об этом, или предполагает, что это невозможно? Но у нее есть 22-х летний хлюст». Все женщины! Комиссаржевская его и погубила.

28 ноября.

В субботу 18 ноября я уехал в Москву. Чехов уезжал на юг в Алжир, просил меня приехать к нему. Я хотел вернуться 22-го на генеральную репетицию «Сынов Израиля» или «Контрабандистов», как мы окрестили пьесу. Чехов отговаривал. Я остался. В среду можно было видеть Л. Н. Толстого. Из Петербурга мне телеграфировали, что можно не приезжать. В четверг, 23-го, разыгрался скандал в Малом театре. Я приехал в 12 утра с курьерским. Мне рассказали домашние, как было дело. Я хотел видеть А. П. Коломнина и пошел к нему наверх. Андрюша в это время спускался с лестницы и сказал мне, что «папа уехал защищать дело в Сенат». Мне хотелось обратить дело в шутку, я заперся в кабинете, не велел никого пускать и написал «Маленькое письмо и отправил его в набор.

В 3 часа, когда я кончил писать, мне сказали, что с Ал. Петровичем в книжном магазине сделалось дурно, потом, что он умер. Меня это поразило. Никогда я не думал, что он умрет раньше меня. Эта смерть окрасила скандал в другие краски. То, что я услышал потом было верхом нахальства со стороны Яворской, Арабажина, кн. Барятинского, устроивших скандал. Арабажин развозил свистки, сирены, места в театре студентам, курсисткам, фельдшерицам. Шум стоял невообразимый. Под этот шум игралась пьеса. На сцену кидались биноклями, калошами, яблоками. Яворская сидела в крайней ложе вместе с Мордовцевым, Арабажиным и мужем своим. Ей одни аплодировали, другие кричали: «медный лоб» и «вон Яворскую!» Пробыть за сценой в это время было тяжело, Коломнин был там один и, естественно, волновался. Внезапная смерть его подготовлялась, вообще, его болезненностью, во скандал сократил его жизнь. Для меня это огромная потеря. Мы ссорились с ним, негодовали друг на друга, но мы понимали друг друга, ясно видели, что полезны друг другу. Я отводил с ним душу. Со мной он всегда был деликатен. Он сделал очень много для «Нового Времени» и для меня лично тем, что помогал отдаваться работе, снимая с меня все заботы по хозяйству и проч. Целая жизнь почти прошла вместе. В течение 20 лет он почти не выезжал из Петербурга, оставаясь при газете, наблюдая за ее хозяйством и ходом ее. Когда я отсутствовал, он писал мне прекрасные письма, полные фактов из политической жизни. Он много сообщал мне из жизни административной и полицейской. При своих обширных и разносторонних кругах знакомства, он имел возможность знать многое, а при своем наблюдательном уме он умел правильно оценивать события. Газета ему была так же дорога, как мне. Никто его мне не заменит. Я лишился в нем верного друга и отличного советника. В этом отношении он был для меня тем же, как Г. В. Гей.