Зоя Воскресенская - Под псевдонимом Ирина

И третий, последний и главный, вывод заключается в том, что люди, о которых идет речь, были в большинстве своем начисто лишены стяжательства и вещизма. Для себя лично им ничего не нужно было. И эта черта характера, а вернее, этот образ жизни, во всяком случае у Зои Ивановны, остался до конца жизни. Мало кто знает, что известная на всю страну и за рубежом писательница Зоя Ивановна Воскресенская почти все свои гонорары перечисляла в детские дома и приюты.

Зоя Ивановна Воскресенская и ее коллеги никогда не служили себе, они служили делу, своей Родине.

Вспоминает полковник Э. П. Шарапов

С 3. И. Воскресенской я познакомился на литературной почве.

Стремление заниматься литературным трудом появилось у меня еще во время учебы в средней школе. Было даже намерение поступить на учебу в Литературный институт имени М. Горького. Но помешали многие обстоятельства. Закончив историко-филологический факультет Ярославского государственного педагогического института имени К. Д. Ушинского, я в том же 1955 году был призван на работу в органы государственной безопасности. Но, как говорится, в глубине души всегда теплилась надежда на возможность заниматься литературой. Примерно в 1970 году я написал небольшой рассказ о деревенском мальчике, который позднее получил название «Лешка». Черновик этого рассказа всего на нескольких листах долгое время находился в одном «потайном» отделении моего портфеля. И вот как-то мы принимали в Германии писателя Михаила Стельмаха (я тогда служил там). Как часто бывает в таких случаях, не хватило водки, и, когда решили, кому бежать, я отдал свой портфель товарищу. Потом случайно портфель оказался у М. Стельмаха, который обнаружил там рассказ, прочитал его и счел нужным сообщить моему товарищу свою рекомендацию — заняться литературой… Так неожиданное участие Стельмаха толкнуло меня к дальнейшим литературным занятиям. Но напечатать рассказ было не так-то просто. И наверняка я бросил бы эти попытки, если бы не письмо того же Михаила Стельмаха.

«Уважаемый Эдуард Прокофьевич!

Извините, что не мог Вам своевременно ответить. Ваш рассказ «Счастье», по-моему, хорош, поэтичен и по-человечески, без назиданий, без дидактики рассказывает, что такое доброе дело для человека. Не огорчайтесь, что Вас не понял корреспондент одной газеты — субъективизм не так легко изжить.

Примите мои самые лучшие пожелания.

Михаил Стельмах.

Киев, 20.01.74 г.».

Это письмо и послужило толчком, поводом моего знакомства с Зоей Ивановной. Мне нужно было получить консультацию писателя-профессионала. Зная, что она когда-то работала начальником того же немецкого отдела, где работал и я набравшись храбрости, я отправился к ней на квартиру. Но об этом расскажу несколько позднее, а сейчас мне хотелось бы сказать, каким характером обладала эта женщина.

Одни говорят, что этот человек соткан из чувства добра, нежности и заботы к окружающим ее людям. Другие утверждают, что основные ее черты — это черствость, безразличие и даже жестокость по отношению к другим. Но те и другие сходятся в одном: Зоя Ивановна — человек железной воли. В действительности все эти чувства, кроме жестокости, проявлялись в ней по-разному в зависимости от того, с каким человеком ей приходилось сталкиваться и в каких обстоятельствах. Она, например, терпеть не могла в людях расхлябанности, недисциплинированности, ну и уж совсем выводил ее из себя человек-лгун. Больше всего она ненавидела ложь. А в целом — стержнем ее характера были жажда добра, желание приносить людям пользу.

Расскажу несколько эпизодов, которые показывают всю палитру ее многообразного характера.

Зима 1974 года. Декабрь. Заснеженная Москва. С трудом найдя букетик цветов (в то время в Москве было трудно с цветами, особенно зимой), еду в метро на станцию «Аэропорт» — искать Красноармейскую улицу.

По совету моего товарища, немного знавшего Зою Ивановну, я позвонил ей по телефону и попросил «оказать помощь начинающему литератору». Меня выслушали, и ровный, официальный голос коротко сказал в трубку: «Приезжайте».

Поднимаясь на шестой этаж писательского дома на Красноармейской улице, я вдруг болезненно почувствовал бессмысленность и даже глупость своего предстоящего визита. Известная на всю страну писательница, лауреат нескольких премий, человек, только что издавший трехтомник своих произведений… и я, никогда и нигде не издавший ни одной строчки. Нелепость?! Но было уже поздно. Я позвонил. Дверь почти сразу же открыли. Передо мной стояла высокая, стройная женщина в темном, строгом платье с невысоким воротничком-стоечкой, отороченным белым кружевом. На ногах домашние тапочки из серого войлока, но без примятых, стоптанных, как обычно, пяток. Темно-русые, заколотые на затылке волосы. И глаза — внимательные, серые, изучающие. Это теперь я могу дать ее подробное описание. А тогда… тогда я ничего не видел. Видимо, поняв мою растерянность, Зоя Ивановна сдержанно улыбнулась и сказала: «Проходите, раздевайтесь. Вот вешалка.».

Ее улыбка сняла с меня и робость и скованность.

Посреди комнаты, которая служила кабинетом и гостиной одновременно, чуть ближе к окну стоял письменный стол. Напротив окна — диван-кушетка со съемными подушками, обитый красной, тисненой тканью. Ближе к двери маленький журнальный столик.

Меня усадили на диван. Я робко протянул свое литературное творение. Зоя Ивановна, стоя, взяла листы, присела на краешек стула, прочитала заглавие, перелистала страницы, положила их на письменный стол, встала и сказала: «Соловья баснями не кормят. Хоть вы и не соловей, — при этом она хитро улыбнулась, — но чаем я вас напою. А потом поговорим». Так началось наше знакомство и литературная работа.

Это я потом узнал, что в квартире всегда бывает много посетителей — и взрослых и детей — писатели, читатели, коллеги-чекисты. Иногда до десятка и более человек одновременно. И всех их принимали сердечно, но без каких-либо слащавостей, всех поили чаем, а если нужно, и кормили. Мне самому неоднократно приходилось помогать Зое Ивановне по ее просьбе принимать гостей, особенно в дни праздников детской книги. Делегации детей, учителей и библиотечных работников приезжали не только из близких к Москве областей, но и с Дальнего Востока.

Много позже я узнал, что в квартире есть еще одна комната-спальня. Кроме широкой кровати под голубым бархатным покрывалом и трюмо, все в этой комнате было занято шкафами с книгами. Над кроватью висел голубой ковер и большая картина, написанная маслом, с изображением березовой рощи зимним голубым вечером. Голубой колорит ковра и картины очень сочетался с голубым бархатным покрывалом. Голубое вообще было любимым цветом Зои Ивановны.