Майя Заболотнова - Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества

Мне, признаться, тоже нравилась эта милая девушка, приятно было ее общество, но все же не настолько, чтобы, как заклинали меня мои друзья, немедленно на ней жениться.

– Послушай, – говорил мне Анненков, – лучшей партии тебе не найти. В твои годы уже, пожалуй, пора остепениться, завести дом и семью, покончить с холостяцкой жизнью, а Ольга – девушка прелестная, и влюблена в тебя без памяти!

– И правда, – поддерживали его другие, – если ты не женишься на ней – тебя надо тут же придать анафеме в Казанском соборе!

Раздумывая над этими словами, я продолжал бывать на музыкальных вечерах, которые доставляли мне удовольствие, приносил Ольге на суд свои рукописи, – кажется, у меня вошло в привычку читать вслух свои повести женщинам, которые мне нравились, – и однажды даже прочел ей вслух «Му-му», которую написал за время вынужденной ссылки в Спасском. Дочитав до конца, я посмотрел на Оленьку и спросил:

– Что скажете? Понравилось вам?

Глаза Оленьки были полны слез, и, едва начав говорить, она тут же расплакалась. Чтобы не смущать ее, я быстро сказал:

– Ваши слезы, дорогая Ольга Александровна, лучше слов передали мне, что «Му-му» вам понравилась.

После этого заговорили о другом, но в тот вечер я не раз ловил на себе ее нежный, влюбленный взгляд. Она глядела на меня с такой тихой радостью, с таким теплом, будто я подарил ей надежду на грядущее счастье.

Однако сам я не чувствовал ни света, ни тепла, ни счастья. Мимолетное увлечение растаяло без следа, стоило мне вспомнить о Полине. А произошло это при обстоятельствах, которые тяжело назвать благоприятными.

Вновь – на этот раз в Петербурге – меня посетил Щеглов. Он не был моим хорошим другом, и после памятного разговора о Полине я всячески избегал его общества, однако тут – потрясающая самоуверенность с моей стороны! – посчитал, что чувства мои к Полине остались в прошлом. Я намеревался сделать Оленьке предложение и решил, что глупо будет избегать человека, доставившего мне некогда несколько неприятных минут из опасения, что угаснувшие чувства к Полине вернутся вновь.

Однако опасения мои оказались как нельзя более оправданны.

Поделившись со мной новостями из последней поездки по Европе, Щеглов спросил:

– А правду ли говорят, будто вы намереваетесь жениться на вашей дальней родственнице, Ольге Тургеневой?

– Кто же это говорит? – спросил я, пытаясь избежать прямого ответа.

– Да много кто, – неопределенно помахал рукой Щеглов. – Ходят слухи, вы ею весьма увлечены… Если хотите знать мое мнение, то Ольга Александровна – девушка прекрасная, лучшей жены вам будет не найти. Я так очень рад, что вы оставили свою пагубную страсть к госпоже Виардо. Я, кстати говоря, виделся с ней в Бадене, она там со своим мужем на водах, и с ними – ее новый протеже, композитор Гуно, они якобы работают над какой-то оперой…

– И что же, хороша опера? – спросил я просто для того, чтобы что-то спросить.

Сердце мое сдавила привычная тоска, за последние месяцы почти позабытая.

– Не знаю, но предыдущая была так себе. Первая постановка провалилась, отзывы были ужасны, но потом он ее доработал – под руководством мадам Виардо, само собой. Говорят, впрочем, будто мадам Виардо попросту увлечена своим учеником, если вы понимаете, о чем я. Да и ее вторая дочь, Клоди, на ее мужа мало похожа… Впрочем, этого и следовало ожидать. Кроме того, в Париже я встретил Сен-Санса, он велел вам кланяться…

Дальше я уже ничего не слышал. Полина влюблена? Ни намека на это не было в ее письмах, которые я, хоть и реже, чем прежде, продолжал получать. Стена равнодушия, которую я старательно выстраивал в последние месяцы, в один миг рухнула, обнажив мое истерзанное сердце. Разве могу я обманывать себя дальше? Я не в силах забыть Полину, как сильно ни старался бы. И ни Ольга, ни кто-то другой не смогут занять в моем сердце достаточно места, чтобы я был счастлив.

На следующий же вечер я объяснился с Ольгой, которая, как и все вокруг, ждала, что вот-вот я попрошу ее руки.

– Сударыня, я весьма сожалею, что мое поведение дало вам основание полагать, будто наша дружба есть нечто большее. Я знаю, что мне нет прощения, и, однако же, прошу простить меня. Чувства к вам, которые, несомненно, зародились в моей душе, есть ни что иное, как глубокое уважение и восхищение вашим талантом, и, однако, я сам принимал их за нечто иное… Я повел себя дурно, что не уехал тотчас же, как разобрался в своих истинных намерениях, и снова покорнейше прошу вас меня простить.

Оленька слушала меня, молча, делаясь с каждой минутой все бледнее, так что я даже начал беспокоиться, не случилось бы с ней обморока. Но она лишь протянула мне руку для поцелуя и, коротко попрощавшись, удалилась.

Я понимал, что мне, вероятно, теперь будет отказано от дома, а потому, долго не раздумывая, уехал обратно в Спасское. Мой паспорт и документы, которые должны были после пяти лет заключения позволить мне вновь выехать за границу, были почти готовы, и сам я был готов – я должен был, должен увидеть Полину. Не важно, кем я буду для нее, – другом, возлюбленным, да пусть хоть комнатной собачкой! Без нее моя жизнь не имеет смысла, и не стоит противиться неизбежному. Каждый получает в этой жизни то, что ему необходимо, и если мне необходима такая любовь – без надежды на взаимность, без семейного счастья – значит, так тому и быть.

Я написал своей приятельнице, графине Екатерине Ламберт, не то ища сочувствия, не то отрекаясь от него: «В мои годы уехать за границу – значит, определить себя окончательно на цыганскую жизнь и бросить все помышления о семейной жизни. Что делать?! Видно, такова моя судьба. Впрочем, и то сказать, люди без твердости в характере любят сочинять себе «судьбу», это избавляет их от необходимости иметь собственную волю – и от ответственности перед самим собою».

Через несколько недель я отправился в Париж – как будто для того, чтобы повидаться с дочерью. Но затем должна была произойти главная встреча, которая и заставляла мое сердце биться чаще.

Явпервые повстречала Шарля Гуно на одном из музыкальных вечеров. В ту пору он еще никому не был известен, мне представили его как начинающего композитора, меня же – как «ту самую знаменитую госпожу Виардо». Меня это смутило, его, кажется, тоже. Обменявшись несколькими приличествующими случаю фразами, мы разошлись, а немного позже я услышала, как он играет одно из своих произведений.

Манера исполнения и сама музыка поразили меня настолько, что сомнений не осталось: этот начинающий композитор будет просто обязан стать со временем знаменитым на весь мир.

Я сама подошла к нему в конце вечера и пригласила к нам на ужин. Он с поклоном принял мое приглашение, и с тех пор мы стали общаться более или менее регулярно. Он часто бывал у нас, гостил в Куртавнеле, даже, кажется, сдружился с Иваном, с которым они вместе проводили вечера и выезжали на охоту. Но вскоре Иван покинул Францию – как оказалось, весьма надолго, – и Шарль полностью завладел моим вниманием. Мне нравилось смотреть, как этот увлеченный человек, разрываясь между желанием стать композитором и священником одновременно, и, в конце концов, выбрав музыку, шаг за шагов продвигается к успеху. Мне нравилось помогать ему, подталкивать к поиску новых музыкальных решений, вдохновлять его…