Сергей Нечаев - Русская Италия

На следующий же день он ответил:

«Я знаю теперь, в какой местности должна быть комната, но не знаю другого важного условия: возьмете ли вы ее на месяц или будете платить, например, понедельно? Не знаю также, давать ли задаток или дождаться вас? До 30-го числа, во всяком случае, еще много времени. Очень рад, что вы приедете».

21 сентября она дала практические разъяснения:

«Все о комнате: платить, думаю, удобнее по неделям, ибо будущее в руках Неизвестного. Этаж верхний желателен, но не обязателен… Цена имеет значение ввиду того, что эти два путешествия ввели меня в долги. 5 лир, конечно, не имеют значения, но 10 за три-четыре недели, уже — да. Затем, если вам комната понравится и вы боитесь ее потерять — давайте задаток. За все буду вам глубоко благодарна. Я очень покладистый человек, а к тому еще на ваш вкус вполне полагаюсь по Римскому опыту. Буду 30-го в 6.25 вечера».

27 сентября он отчитался о проделанной работе:

«Вчера и сегодня я осмотрел ряд комнат, из которых некоторые мне кажутся подходящими. Есть, например, одна светлая и спокойная комната близ piazza Indipendenza во втором этаже — ценою в 6 лир в неделю. Еще удобнее, как мне кажется, pensione Norchi — via Nazionale 36 (совсем близко от № 42); там можно иметь большую комнату за 1 франк в день, маленькую за 1/2 франка в день, полный пансион (со включением платы за комнату, но без вина и свечи) за 4 франка в день. В № 110 на via Guelfa, также вблизи от указанного вам места, есть во втором этаже комната ценой в 20 лир в месяц, но она отдается только помесячно; на той же улице в № 120 одна чистая комната стоит 7 лир в неделю, 25 лир в месяц. Есть еще не особенно привлекательный пансион почти рядом с № 42 via Nazionale, где можно найти комнату за 1 франк в день. Итак, комнат много. Окончательный выбор вы должны сделать сами. Я встречу вас в воскресенье на станции и покажу комнаты.

Моя семья вернулась. Жена очень обрадована предстоящим свиданием с вами и просит передать вам ее сердечный привет».

В дневнике Лидии Дмитриевны есть следующая запись, сделанная во Флоренции в конце сентября 1894 года:

«Я во Флоренции, в той Флоренции, в которой провела четыре года тому назад зиму. Все здесь говорит о прошлом. Я живу в уютной маленькой комнатке. Рядом со мною неразлучный друг рояль… Красота, искусство, спокойствие души в настоящем; слава, быть может, жизнь и опять-таки красота и искусство в близком будущем. Чего мне надо еще? Я провела бессонную ночь. Теперь шесть часов утра, я села писать, потому что мне стало больно почти по-прежнему. Чего мне надо? Чего мне надо? Любви, ласки. Мне надо человека сильного, прекрасного душою, умного, доброго; мне надо, чтобы он любил меня, чтобы я могла быть ему первою и единственною, и тогда я желала бы только хоть изредка в тяжелую минуту прийти к нему и положить голову на его плечо, прижаться к нему и спрятаться от жизни и… отдохнуть тихо, молча и с любовью. Безумная, ненасытная душа человеческая. Не надо мне славы, не надо свободы. Любви хочу я, любви».

Лидия Зиновьева-Аннибал, Вера Шварсалон и Вячеслав Иванов.1907 г.

В октябре 1894 года она написала:

«Флоренция принесла мне столько нового, и столько прекрасного, и столько странного. Я не знала, что в моей душе столько туго натянутых, тонких и чутких струн. Но эти струны отзываются страстью на все, и в конце концов я не понимаю, кто я и что я?

То я бессердечная, эгоистическая, гениальная кокетка, наслаждающаяся властью своею над человеком, улыбающаяся от счастья при мысли, что она владеет человеком, перед которым преклоняются люди, подобные Гревсу. Да, я горжусь и упиваюсь своею властью. Когда я улыбаюсь, он весь проникается радостью, когда я грущу, он впадает в меланхолию. Он льстит мне той самой высшей, самой сладкой лестью, лестью любви, которая сама в себя верит. Нет мысли, нет чувства во мне, которой он не мечтал бы постигнуть и разделить. Душа его — моя…

Я люблю его, положим, что я люблю его. Мы пара. Он понимает меня, я его. Говорить с ним наслаждение. Идти с ним под руку, вдвоем в тиши ночи… — что может быть поэтичнее, теплее, лучше этого. Мы чувствуем мысли друг друга, и когда мы молчим, мы так же счастливы вне времени и пространства, как когда говорим… О, какое наслаждение. Вокруг нас должна быть красота и уединение. У нас есть так много, о чем переговорить и передумать. Ведь по бесконечной близости, полной, жгучей, прекрасной близости, мы одни во всем мире. И мы отдаемся этой близости, и мы счастливы, как Боги, и в этом упоительном счастии мы черпаем новые силы для жизни, которая скоро вновь понесет нас дальше и выше, все прекраснее и лучезарнее».

Конечно же, во Флоренции Лидия Дмитриевна стала посещать дом Ивановых. Дарья Михайловна, как это обычно бывает, была «очень обрадована» и даже не подозревала, что страсть между ее мужем и гостьей разгорелась ярким огнем. Иванов в какой-то момент осознал это и решил, что так нельзя, и даже попробовал убежать от самого себя в Рим, но через два дня вызвал к себе Лидию Дмитриевну… Он понял, что ничего поделать с собой не может и во всем покаялся Дарье Михайловне, объяснив ей, что это «демоническое наваждение» скоро пройдет и что расставаться им вовсе не нужно. Но супруга самым неожиданным образом оказалась непреклонна и потребовала развода.

Вспоминая этот тяжелый период, Иванов писал:

«Властителем моих дум все полнее и могущественнее становился Ницше. Это ницшеанство помогло мне — жестоко и ответственно, но по совести правильно — решить представший мне в 1895 году выбор между глубокою и нежною привязанностью, в которую обратилось мое влюбленное чувство к жене, и новою, всецело захватившею меня любовью, которой суждено было с тех пор, в течение всей моей жизни, только расти и духовно углубляться».

К. С. Шварсалон тоже не отказал супруге в разводе, но это было дело небыстрое. В ожидании счастливые влюбленные вынуждены были прятаться сами и прятать ее детей, которых бывший муж-учитель хотел забрать себе. В это время у них началась пора скитаний. Весной 1895 года Иванов вместе с Дарьей Михайловной поехал через Берлин в Россию улаживать свои дела по разводу, а Лидия Дмитриевна, напутанная флорентийским землетрясением, перебралась в Париж. Там они съехались в июле 1895 года, чтобы осенью снова расстаться: Иванов поехал в Петербург улаживать формальности расставания с женой, а затем в Берлин. Почти год они жили в Париже вместе — с недолгими разлуками, связанными с летним отдыхом, а также с ее визитами в Женеву к отцу.

28 апреля 1896 года у них родилась дочь Лидия, будущая известная пианистка, ученица композитора-симфониста из Болоньи Отторино Респиги.