Игорь Зотиков - Зимние солдаты

Но, несмотря на страх, на отвращение из-за язвы, я почему-то подошел – во всяком случае, так вспоминаю я сейчас, более чем через полвека. По-моему, подошел. Может, рука бабушки меня чуть подтолкнула, направила подойти. Он положил свою руку, оказавшуюся нежной и ласковой, на мою голову, слегка потрепал, поглаживая, волосы, и мне было совсем не страшно.

– Ну, иди к бабушке, – подтолкнул он меня обратно и, как будто потеряв интерес ко мне, продолжал пить чай.

Я тоже попил чайку, и меня отпустили погулять на улицу снова. Когда я вернулся домой, бабушка сказала мне, что дедушка, пивший с нами чай, сильно болен и останется у нас ночевать, он сейчас лежит и отогревается на печи, на той лежанке, где когда-то любила лежать прабабушка.

На другое утро за завтраком я спросил Бабусю, почему с нами не пьет чай вчерашний дедушка. Она ответила, что дедушке за ночь стало лучше, поэтому он утром встал рано и ушел…

Мы никогда больше не разговаривали с Бабусей об этом дедушке, но почему-то у меня осталось такое впечатление, что дедушка этот вскоре после нашего чаепития умер. Должен был умереть – не жилец он был на земле – такое у меня было чувство, когда я смотрел на него.

И только через пятьдесят пять лет я узнал: тот человек, который потрепал меня по головке, скорее всего, был моим настоящим дедушкой – священником русской православной церкви Василием Дмитриевичем Зотиковым, отцом моего отца Алексея Васильевича Зотикова, и мужем моей бабушки-«Бабуси» – Павлы Васильевны Зотиковой, урожденной Дубровской, тоже дочери священника русской православной церкви Василия Степановича Дубровского. Все предыдущие пятьдесят лет отец и все мои родные скрывали тот факт, что семья имеет «поповские» корни, чтобы не поставить под удар советской власти меня и брата.

Открытие секрета. Ночь перед военным трибуналом. Тамбовская духовная семинария. Жизнь моего деда. Исключение из семинарии. На румынском фронте. Стал командиром роты. Квартирьер в Виннице. Встреча со своим полком. Новая война и смерть брата. «Учиться! Учиться!» Разговор о судьбе дедушки. Наш приезд в Москву

Много лет, даже десятилетий, пытался я разговорить своего папу, чтобы услышать о прошлом нашей семьи. Я был почти уверен, что он скрывает практически все, даже год и место своего рождения. Когда я, окончив Авиационный институт, оформлял документы для получения допуска к секретной работе, мне потребовались сведения о том, когда и где он родился и из какого сословия происходит. Удивительно, но даже в двадцать с лишним лет я не знал этого.

Я почти не удивился, когда папа сказал, что не одобряет моего стремления соваться в секретные дела и ответит на мой вопрос лишь завтра, после того как я обдумаю его совет. На другой день, услышав, что я по-прежнему хочу заполнить соответствующую анкету, он сказал: «Запиши, что я родился 6 марта 1898 года в селе Богословка Рассказовского района, в семье крестьянина. Запиши это куда-нибудь себе навечно, никогда не спрашивай меня больше об этом и всегда пиши одно и то же. Если уж ты пошел по пути заполнения специальных анкет, он никогда не кончится. Но пиши всегда одинаково».

Десятки лет я писал то, что он сказал, хотя чувствовал, что папа не договаривает. Ведь я не знал ни своего деда, ни других родственников.

И вот, когда папе исполнилось почти восемьдесят пять лет, я принес к нему магнитофон и сказал, что не уйду, пока он не заговорит, – он просто не имеет права молчать, лишая нас прошлого. И папа заговорил:

– Дорогие мои дети и внуки! Сейчас, когда мне уже далеко за восемьдесят и сколько жить осталось – уже не знаю, – хочу рассказать вам то, что ты, Игорек, всегда спрашивал меня, не веря и удивляясь тому, что у нас нет родственников. Да, Игорек, я не говорил тебе правду о своем прошлом.

На самом деле я родился в другом селе – Изосимове, недалеко от Козлова, и отец мой, Василий Дмитриевич Зотиков, был не крестьянином, а священником русской православной церкви, а мать моя – его жена, твоя Бабуся – была, соответственно, попадьей. Вы знаете, как в самые лихие годы советской власти расправлялись с детьми и внуками попов, как их ссылали, не давали учиться, как всячески измывались.

Многие люди с удовольствием скрыли бы в это время свои настоящие корни, – здесь нет ничего зазорного, – надо было спасать то из семей, что еще можно было. Но для многих скрыть прошлое было уже невозможно. Поздно было начинать делать это, когда начался пожар.

– Я оказался в необычной ситуации – в экстремальных, как сейчас говорят, условиях. И, благодаря этому, еще в конце гражданской войны понял то, что другие узнали через много лет, когда было уже поздно.

На рассвете того удивительного дня лета 1919 года, что изменил всю мою и вашу жизнь, я был еще обыкновенным членом коммунистической партии и комиссаром батальона одной из частей Красной армии, сформированных в Тамбове и брошенных к берегам реки Уфы, чтобы помочь другим частям взять у белых город Уфу. В ту ночь мне не спалось, и я подошел к бойцам своей части, которые отговаривали какого-то большого военного начальника из дивизии плыть на лодке на другой, не видимый в тумане берег реки, где стоял наш соседний батальон. Мы знали, что красноармейцы там сместили своих командиров и настроены очень решительно.

Но большое начальство из дивизии тоже было настроено решительно и получило лодку. Тогда я сказал этому человеку: «Товарищ командир, я здесь батальонный комиссар, возьмите меня с собой, ведь обеспечивать нужный дух в войсках – это моя работа. И, кроме того, никто не знает, что ждет вас там, может, лишняя пара рук и еще один агитатор могут очень и очень пригодиться даже вам, хоть вы и ничего не боитесь».

Мой отец не был расстрелян трибуналом и жил долго. Он и моя мама справа у его «дачи» в деревне на Истринском водохранилище. 1960

Мои аргументы оказались убедительными, и мы поплыли. Когда осторожно подплыли к противоположному берегу, там горели костры, никто не спал, шел митинг. Но нас заметили часовые: «Стой, кто плывет?» – И не дали высадиться рвавшемуся вперед командиру. Начали в нас стрелять, требовали, чтобы мы подошли к берегу, но уже как пленные. Побежали к своим лодкам.

С трудом, отстреливаясь, нам удалось уйти из-под огня и от погони, угнать нашу лодку в туман, а потом и к своему берегу.

Во второй же половине того дня произошел случай, который был бы обыкновенным, будь мой характер более покладистым и отношения с моим непосредственным начальником – комиссаром полка, в который входил мой батальон, менее натянутыми.