Ханну Мякеля - Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского

Пришлось написать прямо, что покупка квартиры не реальна. Таких денег у Эдуарда, да и у меня, не найдется.

Русский в роли эмигранта может оказаться в еще более сложном положении, чем многие другие. Он зачастую неистово тоскует по дому и видит минувшее в новом свете. Трудности улетучиваются. А если и вспоминаются, то сакрализуются: родины, оставшейся позади, другим касаться непозволительно. Только он может критиковать ее, другим не разрешается вмешиваться в его туманные иллюзорные картины. Эмигрант привязан к стране, которая существует только в его памяти. А Россия забыла своих эмигрантов; ей не до них. Так что любовь к бывшей отчизне оказывается без взаимности. Это синдром, которому я не нахожу подходящего названия. Синдром русского эмигранта?

Приходит на память, что хотел спросить об этом у Оути Парикки. Я читал ее замечательную книгу, написанную на основании увиденного, пережитого, прочитанного и услышанного, — букварь «Мать-Россия» (Atena, 2007). Парикка комментирует рассказ своей подруги Галины. У той знакомая эмигрировала, но страшно тосковала по дому. В новой стране все шло слишком легко, и она скучала по вечным трудностям. Они тоже превратились в часть более правильной, настоящей жизни.

Не знаю, скучал бы Эдуард именно по своим трудностям. Но по всему остальному — конечно. Может ли писатель вообще жить без своего языка, без той страны, в которой на самом деле только на нем и говорят? Может статься, что Эдуард поэтому приезжал в Финляндию один, только если не находилось спутников. Меня в качестве спутника было недостаточно, я не был «Россией». В поездках его чаще всего сопровождал Толя, а потом уже и жена. Первая, Римма, так и не успела побывать в Финляндии, в те времена хорошо если нам удавалось вытащить через границу Эдуарда. Приезд всей семьи (или хотя бы ее части) означал бы опасность, риск возможной перебежки, думали в Советском Союзе.

Толя, этот «ты кто», или Анатолий Юрьевич Галилов, был долгое время лучшим спутником Эдуарда. Толя не велик ростом, да и вообще на вид не силач, но все решает внутренняя сила, а не внешние параметры человека. Титул Толин официально звучал как литературный секретарь, но он не только хорошо печатал на машинке и решал юридические вопросы. В поездках Толя варил самый лучший чай, Толя умел готовить любимые блюда Эдуарда, Толя знал, как плохое настроение патрона или его беспокойство по поводу будущих переговоров о заключении контракта переложить на лучший курс. Хлопот хватало. Всегда был какой-то повод для забот — так обстоит дело и сейчас, — и всякий раз Толе приходилось, не сходя с места, размышлять над решением бог знает какого спора о патентных или авторских правах.

Дон Эдуард и Санчо Толя.

В Советском Союзе авторского права в западном понимании часто не знали или не признавали; поэтому в новой России все нужно было начинать сначала. Кому принадлежит право собственности на Дядю Федора или Чебурашку — писателю, который создал его из пустоты, или художнику, который нарисовал его образ по инструкциям и заданному воображением представлению?

Вопрос не чисто академический. С годами популярность Эдуарда лишь росла, и как Чебурашка, так и Дядя Федор с компаньонами стали частью Российской империи, собственного мифического мира ее детей. И с экономической точки зрения это тоже была значительная перемена в его жизни. Чебурашка пришел на помощь. Это неизвестное науке существо даже стало талисманом российской команды на чемпионате мира по хоккею на льду 2005 года. У нас тоже есть трикотажная фуфайка с тех игр, на которой красуется Чебу — белый Чебу на красном фоне. На дочери он смотрится забавно. Популярность персонажа не останавливалась на границах государства; сейчас, например, на этого нежного и обаятельно сонного героя обращено внимание японцев. Речь идет не только о популярности, но также и о деньгах, да еще и о довольно больших суммах. А равным образом и о праве писателя на свое творчество. Об авторском праве. О доходе.

Поэтому-то мобильник звонил бы беспрерывно, будь Эдуард здесь. Но именно сейчас он в Москве, а несколько раньше — в Италии, побывал и в Венеции. Финляндия как страна-объект его устремлений уже котируется не так, как прежде.

Разве это удивительно? Сначала он добрался сюда и только потом до других стран. Той же схемы придерживается и вся нация. Ведь для российских владельцев загранпаспортов (которых в Российской Федерации, правда, всего 10 миллионов из почти 132-миллионного народа) уже открыт весь мир. При условии, разумеется, что есть загранпаспорт и найдутся деньги.

Я услышал новость о количестве паспортов по радио, и Толя подтвердил цифру, рассказав, что в сталинское время паспорт выдавался только надежным жителям городов, а теперь его получает в принципе каждый, и паспорт предоставляется на четырнадцать лет.

Количество путешественников, таким образом, видимо, будет бурно расти. Как и доля россиян в туризме Финляндии — несмотря на позицию некоторых «уклонистов». Эти туристы приносят деньги и в тратах ведут себя не как немцы. Может, тогда капиталисту не следовало бы ими особенно пренебрегать? Почему же дело обстоит именно так?

Представляю Эдуарда здесь, в деревне. Представляю лето, такое, как было год назад. Долгий период зноя переломил край грозового фронта, и на улице льет такой дождь, что забытое на веревке и уже высохшее белье промокло насквозь. Так вот, он сидел бы тут и скучал, поскольку на улице нечем заняться. Он звонил бы по своему сотовому туда и сюда, разговаривал и смотрел, что я делаю. А я бы сообразил насчет пошамать, я вскипятил бы чай… Но не сразу.

— Я о тебе еще немного напишу, — сказал бы я, — погоди только. Слушай, как было, ты мне не скажешь…

И затем я уточнил бы какое-нибудь русское выражение, опять спрашивал бы у него о подробностях какого-нибудь события, за которым в память тянутся другое и третье — целый круг воспоминаний и кусок жизни — именно так, как я делаю сейчас с помощью электронной почты почти каждый день.

А потом дождь закончится, и, когда опять выглянет солнце, трава высохнет. Так что пора всерьез браться за дело. За то, которое Эдуард больше всего любит в деревне летом. За какое же?

— Ханну, где ловушка? — спросил бы Эдуард.

А я разыскал бы на антресолях сарая уже покосившуюся старенькую ловушку, посмотрел бы, скреплены ли друг с другом веревка и метка и привязаны ли они к ловушке, хорошенько ли закрывается лючок на ее днище, снес бы ловушку вниз к реке, и мы бы сели в лодку, и я бы греб, а Ээту тем временем спустил бы ловушку в выбранное им место.

Так началась бы, возможно, лучшая часть финской жизни Эдуарда, которую мы оба уже много раз пробовали. Глядя на Ээту, трудно поверить, что он рыбак. Но все кусочки трансформируются и встают на свои места, когда видишь его здесь. Русский — страстный рыболов, когда он занимается рыбалкой, и, по-видимому, даже тогда, когда совсем не занимается.