Ханну Мякеля - Эдик. Путешествие в мир детского писателя Эдуарда Успенского

Народ стоял и стоит твердо, и Брюсов надеется, что народ выдержит; он пишет как финский национально-патриотический поэт. И народ выдерживает именно благодаря своему языку и связанному с ним самосознанию:

Это стихотворение вполне могло бы быть частью, например, патриотического цикла Эйно Лейно.

Особенно пространно Кипарский пишет о стихах служившего в Финляндии унтер-офицером в 1820-х гг. Евгения Баратынского (1800–1844 гг.). Пушкин называл этого своего друга «певцом Финляндии». В его стихах отражаются как суровая природа и леса, так и финские почти мифические гранитные скалы. И наши женщины. Кипарский цитирует строки в переводе Мартти Ларни:

А на меня самого особенное впечатление произвело пушкинское определение финского рыболова: печальный пасынок природы. Эта строка из знаменитой поэмы Александра Пушкина (1799–1837) «Медный всадник», 1833), созданной под впечатлением от бронзового памятника Петру Великому и восхваляющей как самого Петра Великого, так и заложенный им Петербург. Пушкин пишет своим гениальным размером и действительно звучным языком о том, как там, где рыболов прежде забрасывал в воду свой невод, возвышается теперь величественный город.

Неужели мы действительно лишь пасынки природы? Да еще и печальные. Тем не менее в пушкинских строках, говорящих о финне, сквозит и некоторая нежность:

Я вижу город, но вижу и изображенный Пушкиным уже исчезнувший пейзаж: Неву и ее болотистые берега, небольшой тихий пруд, утренний туман, сквозь который прорывается раннее солнце, и серую лодку, медленно скользящую по водной глади с одиноким рыболовом на веслах, плывущим, чтобы проверить улов. Прошлое живет и сейчас, ибо пушкинская картина вновь и вновь повторяется на обширных окраинах Санкт-Петербурга. Да и по эту сторону границы рыболовов хватает.

Я вижу и ощущаю эту картину еще и как символ, говорящий об общности между Эдуардом и мной. Есть дистанция и различие, но при этом есть чувство и понимание. Мы были разными и разными по-прежнему остаемся; но временами мы были и бываем похожими. Что-что, а профессия объединяет. Рыболовы? Да может, в конце концов и это нас обоих сближает… Или же так:

— Мы шаманы, колдуны, волшебники… — как Эдуард, когда мы встречались на первых порах, говорил о нас, писателях, с быстротой, подогретой вином.

Бахвальства хватало. Да и радости было тогда достаточно. Колдунами, причем искусными колдунами, мы действительно бывали на крохотные мимолетные мгновения. Мы делали из пустоты дома, строили их из слов, а иногда нам удавалось поселить в них и читателей. Как же хорошо было, когда и читатели, и писатель в это верили!

А потом всю работу приходилось и по-прежнему приходится начинать с самого начала.

О чем еще мы в первые годы нашего знакомства спорили, кроме рыбы? О том, что настроение у Эдуарда могло измениться за несколько секунд: он хотел в один момент одного, а в другой — другого, и мне просто-напросто было не угнаться. Я не думал тогда, что в его стране действительно нужно было хвататься за момент, carpe diem [3] «Лови момент» (ред.) было центральной темой каждого дня. Живя в Финляндии, я знал, что какая-нибудь подержанная машина будет ждать в магазине и на следующий день, а если ее только что продали, то совершенно такую же соседку — нет. Но Эдуард спешил покупать, принимать решения. Машины были в Советском Союзе в необычайном дефиците, особенно западные. Даже готовые вот-вот развалиться, они были некими символами статуса.

Головной боли из-за машин хватало, и я уже заранее испытывал мучения, предчувствуя, что у Эдуарда опять будет на уме приобретение машины. Может быть, потому, что я ничего не понимал в машинах, я ведь тогда не умел даже водить.

Машины попадались, даже рухлядь, кое-как остававшаяся на ходу, одну такую я однажды случайно приобрел за пару тысяч марок. Для переправки машины прибыл из Петербурга в Финляндию один самый долговременный член тогдашней, да и нынешней команды Эдуарда — Владимир Смирнов. Володя знал автомобили, всевозможные машины, он был бывшим чемпионом мира по ледяному спидвею. Однажды он подвез меня зимой из Петербурга в Хельсинки. Я узнал тогда, что и на грузовой «Тойоте» можно добраться, когда за рулем настоящий профи. А вообще в жизни Володя мягкий и приятный человек. Иногда я зажмуривал глаза, дорога была скользкая, а скорость бешеная. Было видно, как одна несущаяся на такой же скорости машина съехала в кювет, так что взметнулось облако снежной пыли. Мы все-таки держались на дороге. Только в Финляндии Володя ехал как полагалось, полностью соблюдая ограничения скорости.

— Почему? — спросил я.

— Иначе мне запретят въезд в страну, — прозвучал ответ.

— А в России?

— У меня отобрали бы права.

— А тогда, что ты тогда будешь делать? — спросил я, ведь вождение было Володиной профессией. Развел руками, подмигнул. И на этом разговор иссяк.

Я верил, что с этим затруднением он, по-видимому, справится. В том числе и потому, что умеет водить. Тем не менее той поездки в качестве пассажира мне хватило раз и навсегда. Но вернемся к «Фиату», на котором даже он не смог бы ездить слишком быстро. Усилиями Володи машину погрузили на судно, которое отвезло его в Эстонию. А поскольку Эстония была тогда еще частью Советского Союза, окончание операции было провести уже легче. Насколько я помню, машина в конце концов попала в Латвию, к Толиным знакомым, там она и была погребена с обретением страной независимости.

Покупка машин грозила в 1990-х годах стать моей основной работой, когда Эдуард прибыл в Финляндию. Я по-прежнему не был от этого в восторге, потому что время, на мой взгляд, уходило впустую, а у меня тогда еще хватало и другой работы по закупкам. Когда он опять дал мне распоряжения, но вынужден был вернуться в Россию без новой машины, он был недоволен мной и выразил это явно; я тоже вспылил. После отъезда Эдуарда я, обдумав и твердо решив, написал ему письмо, в котором рассказал, что я думаю о таком вот помыкании. Основная мысль, стоящая за длинными предложениями, была проста: «Дорогой мой друг Эдик. Я тебе не наемный работник, к тебе за плату в помощники не подряжался, я твой старый друг. Друг делает то, что хочет и может, и не больше. Этим кому-то придется удовлетвориться. Если такая дружба не устраивает, пусть так. Впредь пойдем разными путями».