Владимир Хазан - Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

Петр

Спасибо за подробное письмо о детях. Жду обещанные фотографии.

Формально расставшись с Ольгой Николаевной, Рутенберг никогда не порывал связи с семьей и даже после переселения в Палестину материально заботился о детях. Из его письма Савинкову от 15 июня 1913 г. мы узнаем, что Ольга Николаевна должна была приехать с детьми к нему в Италию, но «заболела чахоткой. Ее отправили экстренно на Кавказ» 5.

Разрыв с семьей усугубил переживаемый Рутенбергом национальный кризис: он решил вернуться в еврейство. Не беремся в точности сказать, как это происходило, но полагаем, что приводимая некоторыми историками версия о его обрядовом наказании, которое, по Галахе, должен был пройти ушедший от иудейской веры, а затем вернувшийся в нее еврей, в особенности при отсутствии соответствующих документальных доказательств, выглядит в рутенберговском случае не более чем досужий вымысел. Так, А. Черняк пишет, что после эмиграции из России в Италию Рутенберг

вернулся к еврейству, потребовав суда над собой и получив положенные по Галахе 39 ударов плетью у входа в синагогу, после чего был принят снова в общину (Черняк 1994: 210).

Судя по всему, возвращение «заблудшего» в лоно иудаизма происходило в сугубо «светской» форме. 7 января 1913 г. Гутенберг писал Савинкову:

У тебя много знакомых русских адвокатов. Был бы благодарен, если б ты мог узнать у кого-ниб<���удь> из них, что я должен сделать, чтоб расправославиться и быть по-прежнему записанным в документах евреем. Принимая, конечно, во внимание мое специальное юридическое положение в России 6.

Савинков, по-видимому, какой-то адрес сообщил, потому что в следующем письме (от 9 января 1913 г.) Рутенберг благодарил его и обращался со следующей просьбой:

Большое спасибо за указанный адрес. Не знаешь ли еще, как его имя-отчество. А то неловко. Я с ним знаком был когда-то 7.

Не возьмемся утверждать с абсолютной уверенностью, но очень похоже, что адвокатом, занимавшимся «расправославле-нием» Рутенберга, оказался О.О. Грузенберг, который пишет в своих неопубликованных воспоминаниях:

<���…> проводя лето близ Венеции на острове Лидо, где никого из русских не видал, меня вызвали по телефону.

«Говорит Р<���утенберг>, из курлисте узнал, что Вы в Италии. Мне необходимо Вас видеть. Назначьте время».

Через два дня ко мне явился Р<���утенберг> в сопровождении д-ра Г., дотоле мне незнакомого.

Р<���утенберг> мало изменился: тот же холодно-сосредоточенный взгляд, та же энергия в движениях.

Р<���утенберг> заявил, что переживает тяжелый душевный кризис; совершенно разочаровался в революционной деятельности, вспомнил, что он – еврей, и хочет всецело отдаться служению своему народу. Не могу ли я познакомить его с сионистскими деятелями, в партию которых он желал бы вступить и отдать всю энергию исключительно делу воссоздания еврейского государства.

По возвращении в Петербург я исполнил его просьбу и с тех пор долго не встречал его, так как к сионистской партии не принадлежал 8.

В отсутствие документов нет полной уверенности, что развод состоялся официально. По крайней мере, как вытекает из письма Рутенберга, которое он написал Хоменко спустя восемь лет (приведено в L 1), развод de jure оформлен не был, и супруги существовали раздельно только de facto (не случайно он говорит о разрыве двенадцатилетней давности, т. е. ведет отсчет от 1909 г.).

Помимо беловой копии этого письма, в RA сохранился его черновой вариант, который несколько отличается своим содержанием. Полагаем, что для прояснения тех чувств, которые вызывало в Рутенберге его семейное положение, имеет смысл привести и этот черновик (чтобы не повторяться, места, имеющиеся в приведенной копии, заключены в угловые скобки и заменены отточиями):

<���…>

Никого не обвиняю в своем положении «одинокого мужчины». Вообще не привык никого обвинять в своих бедах и неудачах. Значит, так было на роду написано. От обязанностей своих отцовских не отказываюсь и никогда не откажусь – на этот счет ты должна быть спокойна.

Жизнь свою я строю так, как считаю правильным для себя и других. Свой долг я должен исполнить не только по отношению к моим детям, но и к моему народу, с которым теперь связан смертными узами. И исполню.

С дороги этой не сверну, чего бы мне это не стоило. Ты мое слово знаешь.

<���…>

Ты можешь быть уверена в моем уважении к тебе как матери моих детей. Нет смысла, да и желания ворошить прошлое. Никаких претензий к тебе я не имею, и думаю, что и ты не должна их иметь.

Детей обними за меня.

Уважительный привет Александре Петровне 9.

<���…>

Савинков, один из немногих, с кем Рутенберг был откровенен относительно своего желания «расправославиться», становится для него в это время неким, что ли, «пробным камнем» растущего национального самосознания. За иронической маской и относительно «мирными», хотя и достаточно едкими выпадами в его адрес у Рутенберга росла и накапливалась эмоциональная критическая масса, которая в недалеком будущем даст свои неизбежные плоды, когда между ними будет прочерчен – памятуя общее прошлое и отнюдь, конечно, не юдофобскую натуру друга, пусть и не резко окончательный, но все-таки вполне ощутимый – водораздел. С годами возникшую в их отношениях трещину образовали многие и разные эпизоды, которые Рутенберг, дороживший этой дружбой, тем не менее воспринимал как «инциденты». Каждый из них в отдельности, возможно, мог бы претендовать на разъяснение, но в своем скоплении и сцеплении они создавали то молчаливое и холодное взаимоотторжение бывших товарищей, которое принадлежало не рациональной, а скорее стихийно эмоциональной сфере. Кажется, в конце концов (мы коснемся этого более подробно в IV: 1) сбылось опасение Рутенберга из его письма Савинкову от 21 декабря 1914 г.:

…эти «инциденты» между нами заставляют меня думать, что мы можем стать большими врагами.

Ср. в письме от 14 мая 1913 г.:

Не знал, куда девать вчерашний день. Поехал было к тебе. Но по дороге раздумал. Пришлось бы говорить о еврейском вопросе с тобой, и ты знаешь, до чего договорились бы. Так лучше. Поэтому и не доехал до тебя 10.

На протестующую, по всей видимости, реакцию Савинкова он ответствовал в письме от 22 мая 1913 г.:

Ни дворянского твоего прошлого, ни писательского твоего настоящего оскорблять отнюдь не имел в виду. А питая нежные друг к другу чувства и не будучи солидарны по частному «вопросу», мы просто оного касаться не будем 11.

Все-таки и в этом – крайнем – случае «трения» с Савинковым представляли не столько «персональное», сколько в своем роде «идеологическое» расхождение, подчиненное служению разным идеалам и интересам. Начало этому расхождению было положено в наступившей для Рутенберга новой поре – осязаемо зреющей национальной самоидентификации. В письме от 25 мая 1913 г. он писал Савинкову: