Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой

Что я могу ответить? Молча киваю. Чувствую, что сестра уже одной ногой вышла из театра. Верю, что она знает, что делает. А что мне еще остается? Не можешь ничего сделать, так молись и надейся. Молюсь и надеюсь.

Новость про Е.А. У нее не все так плохо, как казалось поначалу. Видимо, ее поступок тронул кого-то (я прекрасно понимаю, кто это мог быть), и ей удалось сохранить большую часть того, что она имела. «Ей указали на ее место, – говорит сестра. – Раз ты женщина, то не лезь на самый верх. Сиди в своем кресле и не рыпайся!» Хорошо, что все закончилось именно так. Надеюсь, что тучи над ее головой рассеялись навсегда. Е.А., по выражению сестры, «необразованна, но душевна» и способна на сострадание, что доказывает и мой пример. Сегодня, хоть и 13-е, а день хороших новостей. А.А. чувствует себя значительно лучше. Сестра собирается проведать ее, но этому постоянно что-то мешает. В театре какие-то проблемы с репертуаром. Наверное, вместо «какие-то» уместнее смотрелось бы слово «очередные», но я с детства не люблю помарок. У меня их не было ни в одной тетради, потому что, ошибившись, я переписывала целые листы. Упражнения только улучшают почерк, хоть большинство людей считает иначе. Все дело в скорости и аккуратности. Если писать быстро, наспех, то почерк неминуемо испортится, если же писать медленно и аккуратно, то он будет становиться лучше с каждой строчкой. Теперь я даже если и захочу написать небрежно, то у меня ничего не получится, буковки все равно будут четкими, ровными.

Мне никогда не хочется писать о проблемах со здоровьем, пусть об этом пишут врачи. Я придерживаюсь того мнения, что все болезни происходят от возраста и образа жизни. Незачем удивляться, обнаружив у себя ту или иную болезнь, достаточно вспомнить, сколько тебе лет, сколько всего пришлось пережить, как ты любишь понежиться в постели и не отказываешь себе в лишней булочке, не забыв и про масло. Здесь мне очень не хватает сыров, местный ассортимент их не просто оставляет желать лучшего, он вопит, рыдает, стенает. Три-четыре сорта – брынза, нечто похожее на нее, но менее соленое, edammer , который здесь называют просто «сыром», он может продаваться под различными названиями, но суть его одна и та же, плавленый сыр, который и сыром-то назвать нельзя. О camembert и brie можно только мечтать, а местный roquefort не имеет с подлинным ничего общего, разве что кроме наличия moisissures [83]. Сестра говорит, что я «зажралась в своих заграницах», сама она к сырам совершенно равнодушна, десерт в ее представлении это сладкое и непременно с кремом. «Надо же подкармливать диабет, чтобы он не сожрал меня», – шутит сестра. Что же касается медицины и всего, что с ней связано, то я довольна. Врачи здесь внимательные, а отсутствие платы за лечение (подарки не в счет, это просто проявление внимания) позволяет надеяться на то, что они не станут искать у пациентов несуществующие болезни. Во Франции мне доводилось слышать циничные высказывания вроде того, что лечению подлежит не пациент, а его счет в банке. Должна признать, что бескорыстия как такового здесь значительно больше, оно встречается если не на каждом шагу, то, во всяком случае, довольно часто. Особенно умиляют меня отношения между соседями. Они простираются гораздо дальше обычного bonjour, comment allez-vous? [84]У соседа можно одолжить небольшую сумму денег (есть люди, которые имеют привычку не возвращать долгов, но о таких принято заранее предупреждать). Можно попросить соль, сахар, масло, лук, папиросы, если эти продукты, имеющие свойство внезапно заканчиваться, вдруг закончились. Можно одолжить столовые приборы или, скажем, стулья, если нагрянуло много гостей. Неприличным считается просить водку, вино или коньяк. Угоститься стаканчиком-другим можно, но попросить у соседа пару бутылок водки, это моветон. Впрочем, при близком знакомстве, таком, как со Светланой и Сергеем, можно одалживать и водку. Здесь близкое знакомство превращает человека в подлинного члена семьи. Разве Нина не сестра нам?

Сестра читает все подряд, без какой-либо системы, и я к этому привыкла. Но, увидев на ее тумбочке учебник по акушерству, не выдержала и поинтересовалась, не собралась ли она на Бестужевские курсы.

– Бестужевские курсы не готовили акушерок, только блядей! – ответила сестра. – А книгу забыла в гримерной наша уборщица. Ее дочь учится в медицинском, то ли она передала через мать книгу кому-то, то ли ей передали, но наша Маша-растеряша ее забыла. Я подумала – зачем такая полезная книга будет лежать без дела до завтра? Возьму-ка почитаю. Ты знаешь, весьма увлекательно. Наверное, попрошу разрешения оставить книгу у себя до четверга. Знания никогда не бывают лишними, особенно в нашей профессии. Вдруг придется играть акушерку. То бы я металась как курица, между ног у рожающей, а теперь я знаю, как мне стоять, куда смотреть и что делать руками. Это некоторые и чекиста, и дьячка, и директора магазина играют одинаково плохо. Некоторые! А Раневская ролей не играет, она ими живет!

Учебник написал Абрам Львович Каплан, а у нас в Таганроге был доктор Каплан. Дочь его звали Розочкой, а вот как звали сына, я не помню. Впрочем, Каплан весьма распространенная фамилия, а имена Абрам и Лев встречаются еще чаще. Это Маркус Линкерштейн, наверное, один на белом свете.

Как же это ужасно, когда единственный сын, вместо того чтобы стать отрадой материнского сердца, становится его болью! Бедняжка Е.! Растить сына одной, отказывать себе в самом необходимом, порой недоедать в прямом смысле этого слова, и что получить взамен? Эгоизм? Взгляд на мать, как на источник сугубо материальных благ? Пьянство? И это с учетом того, кем стал для матери этот ребенок? Она дрожала над ним с первой минуты рождения, дрожит и по сей день. «Иногда я радуюсь тому, что у меня нет детей», – сказала вчера сестра. Я понимаю, к чему она это сказала. Пожалуй, соглашусь с ней. Страдалица-мать винит во всем дурную компанию (компания и впрямь не из лучших, «кто не повеса, тот забулдыга», говорили про таких в Таганроге). Но ведь компанию каждый выбирает по себе, по своим пристрастиям. Обиднее всего, больнее всего хоронить свои надежды. Близких не так страшно хоронить, как надежды, связанные с ними. Перечитала последнюю фразу и ужаснулась. Но оставлю, как есть, потому что думаю именно так. Меня удивляет наивная родительская вера в то, что, женившись, беспутное дитятко остепенится и возьмется за ум. За всю свою жизнь видела такое лишь дважды, и оба раза это произошло не под якобы благотворным влиянием семейной жизни (это все миф!), а исключительно благодаря женам, отличавшимся суровым характером и крепкой волей. Они брали своих благоверных в такой оборот, из которого те уже не могли выбраться. Но таких случаев знаю всего два. Противоположных – раз в сто больше. Сразу вспомнила сына купца Ковалева, который после смерти отца в два года промотал его немалое состояние. То были 15-й и 16-й годы, а в 17-м начались революции. Мать с отцом говорили про Ковалева-младшего: «Как чувствовал Илья Яковлевич, что недолго ему всем пользоваться». И впрямь, лучше уж так, чем отберут или бросать. Перед отъездом отец пытался сбыть наш дом, но у него ничего не вышло. Не нашлось покупателей, даже с учетом того, что отец не набавлял, а скидывал. Не было уже таких дураков, чтобы покупать недвижимость себе на беду. «Все стали записываться в босяки с таким же рвением, как раньше записывались в аристократы», – говорил отец.