Игорь Цыбульский - Громов

МИД представлялся Громову почетной ссылкой. В тишине и забвении можно весьма комфортно прожить оставшуюся жизнь, и власть тебя не будет больше преследовать. Если же не согласен жить тихо, то из ссылки нужно бежать. Других вариантов не существовало.

Борис Всеволодович Громов знал, что рано или поздно он обязательно совершит побег. Но как и куда? В каком качестве он сможет вернуться в реальную жизнь? Вопросы эти все неотступнее вставали перед ним.

Наверняка Громов в конце концов что-нибудь бы придумал. Но тут, как нередко случается, вмешалась сама жизнь. Предложение пришло из родного города Бориса Всеволодовича.

Б. В. Громов:

— Весной 1995 года из Саратова приехали два человека, которых я хорошо знал, и предложили выставить мою кандидатуру на выборы в Государственную думу.

Я подумал над этим предложением, собрал свою команду и посоветовался с ней. Все были «за». Это все-таки интересное новое дело. Так мы начали свою первую избирательную кампанию.

Сразу скажу, никаких опросных групп, пиар-команд и прочих профессионалов избирательного бизнеса мы привлекать не собирались. Особых лозунгов и слоганов не придумывали. То есть, по современным понятиям, работали исключительно примитивно.

Нашей козырной картой (не сочтите это за нескромность) было имя генерала Громова, хорошо известное землякам.

Конечно, мы понимали свою неопытность в выборных делах и в принципе были не против того, чтобы воспользоваться помощью каких-то консультантов, но на это нужны были деньги, и немалые. У нас денег не было. Поэтому нам до всего пришлось доходить своим умом.

В воспоминаниях У. Черчилля есть прекрасный совет: «Если хочешь победить на выборах, нужно пожать как можно больше рук». Чем больше личных встреч, тем больше шансов на успех. Говорят, среди американских президентов даже какие-то рекордсмены есть по рукопожатиям. Джон Кеннеди, например, пожимал до двадцати тысяч рук в день. Таким образом, агитационная наша работа состояла в том, что мы старались до выборов посетить как можно больше организаций и встретиться с максимальным количеством людей. Личный контакт, рукопожатие и хотя бы короткий разговор на девяносто процентов гарантировали, что эти люди проголосуют за нас.

Идеолога в нашей команде не имелось. Он просто не был нужен, потому что идеологии какой-то особенной, из ряда вон выходящей, мы предлагать не собирались. И никаких обещаний, кроме того, что буду честно работать и делать все, что в моих силах, на благо избирателя, я не давал.

Вот об этом мы и говорили везде. Купить какие-то голоса, как делают современные бизнесмены, рвущиеся во власть, мы не имели возможности. Да и совесть бы не позволила. Наш шанс состоял в том, что мы должны были провести как можно больше встреч с людьми. Встречаться, где только можно, независимо от того, сколько придет народа.

Кажется — очень просто. Мало кому известно, какая тяжелая это работа. В день проходило по пять-шесть встреч. На каждой нужно было что-то говорить. Врать нельзя. Самое страшное, что только может быть для меня, если потом скажут — что же ты, обещал и не сделал!

Я считаю, мы вели честную агитацию. Избиратели видели, что мы люди порядочные, обеими ногами стоим на грешной земле. Говорим о понятных и волнующих их вещах, видим все, так же как и они.

В душе я знал, что мы выиграем. Но волновался страшно. В нашей непредсказуемой российской жизни все может случиться. Да и соперники были не слабые. И все же уверенность в победе меня не покидала. Я верил в свою команду и знал, что фамилия Громов — это не пустой звук.

Еще я понимал, что поражение, скорее всего, будет означать окончательную победу тех сил, что вот уже несколько лет всеми способами старались задвинуть меня в тень.

Мы победили с очень приличным преимуществом.

— Громов пошел в депутаты, — вспоминает Б. Н. Пастухов. — Жалко было с ним расставаться. К тому же с зарплатой дела наладились. Но это все мелочи. Я понимал, что нынешняя работа в МИДе для такого активного человека, как Борис Всеволодович, и его молодой боеспособной команды все-таки недостаточно интересна и масштабна.

Он уехал в Саратов, на свою родину, и начал там борьбу за депутатский мандат. Я прекрасно знаю, что против Громова было вздыблено всё. Все средства, какие только есть в выборной кампании — этой грязнейшей из демократических процедур, всё было брошено против него.

Коммунисты выставляли там своего кандидата, у которого были отличные шансы. Топтали Громова, как только могли. Замечательный губернатор-демократ соглашался даже на коммуниста, но только не на Громова. Видно, спинным мозгом чуял, что популярный в народе и ничем не замаранный Громов — прямая угроза его непомерным притязаниям. Да и многие из тех, что нынче бегут рысцой, чтобы пожать Борису Всеволодовичу руку или прикоснуться к щечке с нежнейшим выражением лица, пускались тогда на последние подлости, чтобы только помешать Громову пройти в Думу. Вся эта нечистая сила была уверена, что он не выдержит и сойдет с дистанции. Не на того напали. Он ходил от дома к дому, от поселка к поселку, был на предприятиях, в деревенских избах и городских квартирах и везде разговаривал с людьми. Он делал то, что никто не умел, он говорил с людьми о том, что их волнует, но никогда не обещал того, что не сможет сделать.

Нет ничего удивительного, что Громов победил всех соперников!

Победил! Хотя не имел ни денег, ни административной поддержки, ничего. Только славное имя боевого генерала и честного человека.

Необыкновенно приятно сознавать, что не всегда удается самоуверенным политтехнологам, так, кажется, называют себя эти нахальные манипуляторы, обещающие за деньги сделать депутатом даже обезьяну, рулить человеческим сознанием. То, что порядочный человек хотя бы изредка побеждает — в этом все-таки есть какая-то надежда!

Б. В. Громов:

— В Госдуме я записался в Комитет по международным делам. Получилось как бы продолжение работы в МИДе. В Комитете по международным делам был подкомитет, занимавшийся вопросами разоружения, СНВ-1, СНВ-2, и я там работал. В МИДе я не успел во всё это толком вникнуть, в Думе кое в чем удалось неплохо продвинуться.

Дело это было полезное и необходимое. Договоры по контролю над вооружениями позволяли снять с боевого дежурства и уничтожить большое количество устаревших ракет, обслуживать которые практически уже не имелось никакой возможности. Заодно мы заставили американцев, у которых проблем с обслуживанием ракет никогда не существовало, уничтожить соответствующую часть своего стратегического ядерного потенциала. Если бы соглашение не состоялось, они свое оружие сохранили бы, а мы все равно вынуждены были бы сокращаться.