Алексей Брусилов - Записки кавалериста. Мемуары о первой мировой войне

Значительный разрыв, который произошел между нашим Юго-Западным фронтом, на правом фланге которого очутилась моя 8-я армия, и левым флангом Западного фронта, произошел вследствие того, что у нас с давних пор считалось аксиомой, что Полесье совершенно непригодно для ведения операций значительными силами. У нас думали, что в лучшем случае там можно вести войну партизанскими отрядами, сплошного же боевого фронта ни в каком случае в этом районе быть не может. Насколько я знаю, такое свойство Полесья, выгодное для ведения оборонительной войны, намечавшей разделить наступавшие неприятельские силы на две части — одна севернее Полесья, а другая южнее его, — привело к тому, что в мирное время тщательно избегали работ, могущих в значительной мере осушить Полесье и сделать его доступным для ведения операций в широких, размерах. Основываясь на этом убеждении, Западный фронт, отступая в глубь России, двигался в северо-восточном направлении, и таким образом постепенно между моим правым флангом и левым флангом армий Западного фронта образовался промежуток приблизительно около 70 верст.

В последнее время противник на моем фронте в общем беспокоил меня мало и шевелился более или менее энергично лишь на моем правом фланге, где ему и давался надлежащий отпор. Когда явился разрыв, о котором я только что сказал, мой крайний фланг обнажился, так как в образовавшемся промежутке болтались большая часть моей конницы и кавалерийский корпус моих соседей, которые никакого серьезного значения для обороны такого большого пространства, да еще в болотах, иметь не могли. Ясная вещь, что противник с большими силами всех трех родов войск хлынул для охвата моего правого фланга.

Собрать уступ больших резервов за моим правым флангом мне не представлялось возможным, потому что около половины войск 8-й армии распоряжением Верховного главнокомандования было переброшено на север, а потому выставленный мною уступ мог иметь только второстепенное значение. Стало очевидным, что далее держаться на Буге невозможно, и главнокомандующий Юго-Западным фронтом отдал приказание отходить в наши пределы с таким расчетом, чтобы моим правым флангом я мог дотянуть до города Луцка, так как считалось, что севернее находятся уже непроходимые болота, в которых могут действовать лишь мелкие части. Дотянуть находившимся у меня войскам до Луцка, имея перед собой многочисленного врага, было фактически невозможно, о чем мною было своевременно донесено. Моим начальством это было признано правильным. Мне было сообщено, что для усиления моей армии будет прислан 39-й армейский корпус, который в то время составлялся из дружин ополчения.

Я уже раньше имел случай сказать, что эти дружины не представляли собой никакой боевой силы. Их корпус офицеров, за малым исключением, никуда не годился, много офицеров было взято из отставки — старые, больные, отставшие от службы, да и их было очень мало. Солдаты старших сроков службы твердо знали и были убеждены, что их обязанность — оберегать тыл и нести там службу, но отнюдь не сражаться на фронте с неприятелем. Молодые, неопытные офицеры и почти совсем необученные ратники ополчения ни в каком случае не могли считаться до поры до времени удовлетворительным боевым элементом. Присылка мне на подкрепление такого корпуса, да еще на правый фланг, который должен был выдержать серьезное испытание, меня глубоко возмутила; перегруппировать же войска в это время не было никакой возможности. Приходилось, однако, довольствоваться тем, что мне было дано, и вспоминать пословицу: «На тебе, боже, что мне не гоже».

Так как промежуток между Западным фронтом и 8-й армией уже был значительный (моя разведка мне доносила, что противник быстро наступает), я просил разрешения отходить по моему усмотрению, так как все равно отход был неизбежен, а планомерное, спокойное отступление войск имело большое значение для устойчивости фронта. Однако я решительно не знаю, по каким соображениям меня продержали еще три дня на Буге и разрешили отходить уже тогда, когда противник меня на фланге опередил. Формировавшийся 39-й корпус должен был подвигаться к Луцку. Командир этого нового корпуса, генерал Стельницкий, явился ко мне в единственном числе; очевидно, невзирая на свои отличные боевые качества, он не мог один заменить собой двух дивизий, хотя бы и плохих. Тем не менее я его послал в Луцк поджидать свои части. У него, впрочем, в руках было два или три батальона, и я послал к нему еще Оренбургскую казачью дивизию.

Войска по всему фронту армии отошли вполне спокойно, отбрасывая противника, когда он пытался нас преследовать. Тыл армии заблаговременно был оттянут назад, и в этом отношении отход был произведен в полном порядке, лишь у Луцка неприятель нас опередил, ибо в это время из 39-го корпуса были только телеграммы, но ни одного человека. Луцк заблаговременно, распоряжением штаба фронта, был очень сильно укреплен, но по преимуществу к югу, откуда никакой опасности теперь не было, и более слабо — к западу, откуда неприятель напирал. Генерал Стельницкий. невзирая на свое критическое положение, сделал вид, что желает защищать Луцк. Этим он принудил австрийцев приостановиться, чтобы подтянуть свои войска и тяжелую артиллерию, так как они, по-видимому, предполагали, что на правом фланге у нас находятся большие силы. Но, разобравшись, они выяснили, что перед ними в сущности одна спешенная конница, и потому хитрость Стельницкого, надеявшегося, что он выиграет время и его войска начнут к нему прибывать, не удалась. Он принужден был отходить по дороге Луцк — Ровно, куда перешел штаб армии; первые эшелоны своего корпуса, которого раньше в глаза не видел, встретил в Клевани (в 20 верстах западнее Ровно), куда я спешно направлял один эшелон за другим. Войска прямо из вагонов попадали в огонь и получали боевое крещение при совершенно незнакомой обстановке, неспаянные и не знавшие своего начальства.

Было весьма мало шансов удержаться на реке Стубель, тем более что противник показался и севернее моего правого фланга, и даже было получено донесение, что к Александрии (в 15 верстах северо-восточнее Ровно) прибыл неприятельский кавалерийский разъезд, показавший, что за ним следует кавалерийская дивизия. Имея при штабе армии одну дружину ополчения и конвойный сводный эскадрон, я выслал этот эскадрон и три роты дружины в направлении на Александрию и двинул туда же Оренбургскую казачью дивизию. Вот все, что я мог сделать, чтобы в данный момент хоть сколько-нибудь прикрыть тыл моего правого фланга и штаб армии: это, впрочем, временно и оказалось достаточным. Кроме того, я спешно перевел к Клевани в распоряжение Стельницкого 4-ю стрелковую дивизию, чтобы он ее поставил в центре своего корпуса на шоссе Луцк — Ровно, имея две свои только что сформированные дивизии 100-ю и 105-ю на флангах; опираясь на «железную» дивизию, фронт получился достаточно устойчивый, чтобы задержать врага на Стубеле.