Владимир Дьяков - Ярослав Домбровский

Учился Домбровский с большим интересом и настойчивостью. На выпускных экзаменах он получил высокие оценки и оказался в числе одиннадцати выпускников, отнесенных к первому разряду; правда, в их числе он был предпоследним. При двенадцатибалльной системе оценок за годовые сочинения (нечто вроде дипломных работ по основным предметам) ему поставили 10 баллов. Средний балл по основным специальным предметам у него был выше одиннадцати (тактика—11, стратегия и военная история — 11,7, военная администрация — 12, военная статистика — 11,6, геодезия, топография и съемки—11,7). По вспомогательным военным и по общеобразовательным дисциплинам оценки оказались несколько ниже: фортификация — 10, артиллерия — И, русский язык — 10,5, политическая история — 9,5, иностранный язык — 9; в среднем это составило 10 баллов. «За отличные успехи в науках» Домбровский был в декабре 1861 года произведен в чин штабс-капитана.

Экзамены проводились публично и проходили в просторном зале академии с 29 сентября по 24 октября 1861 года. Они начинались в 10 часов утра в состояли преимущественно из защиты положений заранее приготовленных годовых сочинений по соответствующему предмету. В экзаменационные комиссии входили видные представители тогдашней военной науки: М. И. Богданович, А. И. Беренс, М. И. Драгомиров, Г. А. Леер, В. М. Аничков, А. И. Макшеев. В зале, кроме академического начальства и доброжелателей экзаменующихся, присутствовало каждый раз несколько генералов — из департамента генерального штаба и других составных частей военного министерства, из гвардейского корпуса, царской свиты и т. д. Бывали даже члены царской семьи. Изредка появлялся бывший профессор академии, а ныне товарищ (то есть заместитель) военного министра Д. А. Милютин, которого Домбровский знал как начальника главного штаба Кавказской армии. Престарелый патрон Милютина, николаевский служака Н. О. Сухозанет только числился военным министром — фактически он исполнял должность наместника Александра II в Царстве Польском и находился в Варшаве. Многие из присутствующих знали, что замена Сухозанета уже предрешена, и заранее относились к Милютину как к министру.

Лекции в академии, домашние занятия, полевые ноездки, выполнение иных служебных обязанностей составляли лишь одну, постепенно уменьшающуюся часть жизни Домбровского. Все больше времени и сил отнимала у него теперь революционная деятельность. Сразу же по приезде в Петербург он установил связи с подпольщиками и в короткий срок занял среди них видное место. В этом не было ничего удивительного, во-первых, потому, что Домбровский внутренне был вполне подготовлен к этому, а во-вторых, в связи с тем, что многие активные деятели подполья были либо его старыми приятелями по Брестскому кадетскому корпусу, либо кавказскими знакомыми, либо вновь приобретенными в Петербурге друзьями.

Их перечень целесообразнее всего, пожалуй, начать с Зыгмунта Сераковского, кончавшего гимназию в Житомире, учившегося с 1845 года в Петербургском университете и приезжавшего на летние каникулы 1847 года в Вильно, где он познакомился с руководящими деятелями Союза литовской молодежи. Возвратившись из оренбургской ссылки в 1856 году, Сераковский на следующий год поступил в Академию генерального штаба.

Там вместе со своими ближайшими друзьями Я. Савицким, Я. Станевичем, В. Добровольским, К. Левицким, В. К. Гейнсом, Н. Д. Новицким Сераковский организовал революционный кружок офицеров-генштабистов. Один из мемуаристов, впоследствии довольно известный военный историк генерал М. А. Домонтович, настроенный весьма реакционно и потому видевший многое в извращенном свете, следующим образом описывал появление Сераковского среди будущих слушателей академии: «Я жил тогда в Петербурге и, сидя по целым дням дома, готовился к поступному экзамену […]. Раз […] ко мне утром зашел […] армейский офицер и назвал себя прапорщиком Сераковский, тоже собирающимся поступить в академию и желающим получить от меня какие-то записки [3] Записками тогда было принято называть конспекты лекций или книг, составленные для учебных целей. . Оказалось, что его ко мне направил бывший мой товарищ по корпусу Савицкий — тогда уже офицер гвардейского генерального штаба, а впоследствии замешайный в польское восстание и эмигрировавший в Галицию. Сераковский […] залпом и без передышки передал мне всю свою биографию, выставил себя мучеником и жертвой деспотизма времен Николая I, говорил о наступлении иного времени […], а затем, прощаясь со мной, с пафосом добавил: «Я украинец с правого берега Днепра, а вы — левого! Крепко-крепко жму вам руку».

О.последующем Домонтович рассказывает так: «Поступив в академию, Сераковский как-то сразу сумел войти в доверие и даже сблизиться с некоторыми из молодых профессоров, искавших популярности. К стыду последних, следует заметить, что они не только оказывали явное предпочтение Сераковскому, но и были пристрастны в оценке других офицеров академии. Руководствуясь указаниями и отзывами Сераковского и его приятелей, даже такие, по-видимому, независимые люди, как [H. H.] Обручев, делали несправедливости и, считая фразерство признаком развития и способностей, выдвигали таких будущих проходимцев, как Гейнсы, Новицкие и иные. Этого было достаточно, чтобы увеличить число приятелей Сераковского, сделавшегося центром и силой в его выпуске». Приведенный текст, если не обращать внимания на явно пристрастный тон и отбросить не соответствующие действительности оценки мемуариста, показывает, во-первых, что, создавая кружок генштабистов, Сераковский старался войти в контакт с возможно большим числом офицеров, во-вторых, что он пользовался весьма значительным авторитетом как среди слушателей, так и среди преподавателей академии. Примерно в это время Н. А. Добролюбов писал одному из своих приятелей: «Я бы тебе целую коллекцию хороших офицеров показал». «Это, — пояснял впоследствии Чернышевский, — были два кружка: один состоял из лучших офицеров (слушателей) Военной академии, другой — из лучших профессоров ее. Николай Александрович был близким другом некоторых из замечательнейших людей обоих кружков».

По своим убеждениям Домонтович был весьма далек от «хороших офицеров»; что касается кружка из слушателей академии, то он наблюдал за его возникновением со стороны и потому обратил внимание главным образом на внешние приметы происходящего. Но и они весьма любопытны. «Ближайшими помощниками Сераковского в академии, — пишет Домонтович, — были: Станевич, его товарищ по ссылке в оренбургских степях, Добровольский и Левицкий. Станевич, бывший кадет, по своему образованию, конечно, был несравненно ниже Сераковского, но, бесспорно, обладал большим умом, революционной выдержкой, житейским тактом и характером. Вечно молчаливый и сосредоточенный, он, так сказать, был скрытой волей готовящейся смуты, тогда как Сераковский — только пиротехником и музыкантом революционных страстей. Добровольский […], примкнувши к клике Сераковского, […] скоро усвоил себе либеральный жаргон и, с грехом пополам произнося прудоновскую фразу: «La propriété c’est la vol» [4] Собственность есть кража (франц.). , начал слыть «подающим большие надежды» и требующим внимания и поощрения […]. Пресловутый Владимир Левицкий — из той мелкой, забитой и голодной белорусской шляхты, которая дала нам достаточное число видных сановников на всех поприщах государственной службы, в особенности же военной […]. Говорили […], что Сераковский и другие [руководители] польской справы сделали Левицкого очень уж убогим и, не желая выставлять в первые ряды, оставили его в резерве на будущее время…»