Владимир Дьяков - Ярослав Домбровский

Более того, желая отомстить за приговоренных к смерти товарищей, которых спасти было уже нельзя. Потебня сам 15 июня 1862 года совершил покушение на Лидерса. В цитировавшемся выше письме неизвестного офицера после описания расправы над Арнгольдтом и его товарищами следовала приписка: «…Я упомянул о выстреле по Лидерсу; этот выстрел был сделан в Саксонском саду в семь с половиной часов утра, в десяти шагах, посреди гуляющей, публики, военной и гражданской; стрелявший хладнокровно продул пистолет, положил его в карман и вышел через кондитерскую из сада; гулянье продолжалось, никто из публики не тронулся остановить его». Нежелание очевидцев покушения содействовать поимке сделавшего выстрел было настолько явным, что это отметил даже приехавший вскоре новый наместник царя великий князь Константин Николаевич. «Если б в толпе, бывшей […] в Саксонском саду, — заявил он, — , было малейшее сочувствие к полиции, убийца не мог бы скрыться».

Домбровский не только знал о покушении, но и содействовал ему. Действия Потебни были известны и другим членам военной организации. В воспоминаниях Варавского рассказывается, что он и Домбровский в день покушения встретили Потебню на улице и тот рассказал нм обо всех подробностях дела. Закончил он свой рассказ весьма выразительной фразой: «Я ему вбил в башку Арнгольдта и Сливицкого!» Власти заподозрили все-таки однополчан Потебни и его самого. Вынужденный бежать, Потебня скрылся из Варшавы с помощью невесты Домбровского. «Потебню, — вспоминала она, — имея контакты со служащими на железной дороге, я вывезла на дрезине за несколько километров от Праги [13] Прагой называется расположенная за Вислой восточная часть Варшавы. ». Перед отъездом Потебня оставил в квартире сестер Петровских свой палаш. Во время очередного обыска Валерия заметила его в тот момент, когда полиция уже стучалась в дверь. По словам П. Домбровской, она успела схватить палаш и, открыв печь, зашвырнула так далеко, что потом долго не удавалось извлечь его оттуда.

Июньские и июльские дни 1862 года были для Домбровского очень нелегкими. В отсутствие Потебни гораздо больше энергии приходилось отдавать городской организации и Комитету русских офицеров. И все это при одновременном выполнении служебных обязанностей, настолько аккуратном, чтобы у начальства не возникло никаких подозрений. Как и прежде, часто бывал Домбровский в доме сестер Петровских. Здесь он встречался с приехавшим для переговоров представителем конспиративных кружков на Волыни Петром Юлегиным, с Штейнманом, Богуцким, своим братом Теофилем и иными подпольщиками из городской организации; с армейскими революционерами — однополчанами Потебни Михайловским, Дмоховским, Вышемирским, Закревским, с руководителем кружка в Муромском пехотном полку Криером, с Мрочеком из Галицкого, Гашинским из Гевельского полка, с артиллеристами Леонткевичем и Шанявским, с инженерным офицером Зеленовым и многими другими.

Потебня же был в это время далеко. Как представитель революционной организации русских офицеров в Польше, он поехал в Лондон для того, чтобы встретиться лично с издателями «Колокола» Герценом и Огаревым. Конечно, и в данном случае его действия были согласованы с Домбровским. В «Исповеди» Василия Кельсиева, работавшего в те дни в Вольной русской типографии, говорится о Потебне следующее: «Я видел его только один раз […] и слышал его рассказы о происходящем в Польше. Он говорил, что положение русского комитета в крайней степени затруднительно, потому что он почти не в силах удержать восстания наших войск. Недовольство правительством, говорил он, превосходит всякое вероятие. Солдату совесть запрещает разгонять толпы, идущие за духовенством с крестами, со свечами, с пением молитв. Начальство держит его всегда наготове; это его раздражает и заставляет желать, чтоб поляков не вынуждали к демонстрациям; а неумеренные и неосторожные офицеры внушают ему, что, не будь начальства, не будь у правительства прихоти насилием держать в подданстве поляков, и солдатам было бы легче и наборов у нас было бы меньше […] Рассказы Потебни окончательно убедили Герцена, что дело идет положительно не на шутку […]. Он вошел в сношения с Центральным комитетом и с русским» (то есть с руководящими органами партии красных и офицерской организации).

Варшавские власти, конечно, выполнили указание военного министра о предотвращении эксцессов в связи с казнью Арнгольдта и его товарищей. 4-й стрелковый батальон, в котором служили осужденные и который мог взбунтоваться, был срочно и без предупреждения выведен из Повонзковского лагеря. Осужденных в глубокой тайне переместили из Варшавской цитадели в Новогеоргиевскую крепость (Модлин). Полицию привели в боевую готовность. Кое-где додумались даже до того, чтобы взять с офицеров подписку о том, что они не будут иметь портретов расстрелянных. И, несмотря на это, необоснованно жестокая расправа над четырьмя военнослужащими имела огромный общественный резонанс, причем не только в Варшаве и Модлине, но и далеко за их пределами. Домбровский и Потебня, возвратившийся из Лондона в конце июля, использовали это для дальнейшего сплочения военной организации, для привлечения в нее новых участников.

«Июля 1(13), — сообщалось в «Колоколе» от 1 сентября 1862 года, — в Казанском и Исаакиевском соборах и Андреевской церкви служили панихиды за упокой души рабов божьих Петра, Иоанна и Федора, трех убиенных по приказанию правительства в Модлине, по Лидерсовской конфирмации». Любопытно, что это сообщение почти текстуально совпадает с анонимным письмом, которое было получено Третьим отделением на следующий день. Панихиды, говорилось в письме, «еще не раз повторятся в Петербурге, а теперь будут служиться в Москве и в тех городах, где существуют тайные комитеты или агенты тайного общества. Панихиды служились везде одновременно и в ту именно минуту, когда Петропавловская крепость приветствовала чье-то рождение [14] 1 июля 1862 года орудия Петропавловской крепости салютовали в честь рождения ребенка у великого князя Константина. . Считаем долгом известить вас об этом и просить дать более гласности этому факту». Аноним, назвавшийся в конце письма «членом тайного комитета», не солгал: были и другие панихиды.

Одну из них 6 июля демонстративно отслужили девять офицеров — слушателей Академии генерального штаба, находившихся в окрестностях Боровичей на полевых занятиях по геодезии. Инициаторами ее являлись П. Лихачев, Н. Рошковский и Ф. Шредере, служившие раньше в Польше и, по-видимому, связанные с членами Потебневского общества. Все девять участников панихиды за несколько месяцев перед этим подписали протест 106 офицеров против телесных наказаний в армии, причем подписи их стояли первыми. На этот раз все они были отданы под суд и довольно строго наказаны. Так откликнулись на казнь в Модлине старые друзья Домбровского и те офицеры, которые входили в возглавлявшийся им кружок генштабистов. Но наиболее быстрым и значительным по размаху был, естественно, отклик офицеров русских войск, расположенных в Польше.