Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

Интересно, что в написанных моим отцом «Записках кирасира» [4] См.: «Наше наследие». 1991, №№2-4. описаны отношения между старшими и младшими юнкерами Николаевского училища, внешне напоминающие нашу дедовщину. Но там это делалось по предварительному добровольному сговору — старшие спрашивали новичка: желает ли он жить «по славной училищной традиции или по законному уставу?» И этот выбор определял его дальнейшую судьбу: вставший на путь «законного устава» не подвергался издевательствам (кстати, они носили беззлобный характер), но на всю дальнейшую жизнь и после училища такой человек считался «красным» и никогда уже не был принят в свою офицерскую среду. Отец добавляет, что «красный юнкер был очень редким явлением». Это совсем иное, отличное от дедовщины, в которой только изуверство.

В начале мая нас срочно среди дня сняли с работ и вернули в Кострому. В казармах мы застали совершенно иную жизнь. Военный городок бурлил. Масса нового народа. С Дальнего Востока прибывали младшие командиры, а с «гражданки» приходили новобранцы весеннего набора. Их одевали, вооружали и тотчас же, не задерживая и дня, отправляли с дальневосточниками куда-то на запад. С ними поехали и почти все бывшие курсанты полковой школы. Меня же перевели в 527 стрелковый полк 118 стрелковой дивизии, которая осталась в Костроме, разместившись в том же городке. По-видимому, магическое действие моей биографии продолжалось. Дивизия скоро отбыла в летние лагеря, а я остался в военном городке в караульной роте, обслуживавшей еще и конный двор. В городке все затихло, затихло так, что я стал проситься в отпуск. Мне обещали, а пока потянулись скучные дни заурядной службы в опустевшем военном городке.

Меня назначили помощником командира взвода, что давало некоторую свободу, и разнообразие в жизнь иногда вносили поездки верхом. Раньше я никогда этого не делал и теперь учился. Особенное удовольствие доставляла езда на красивой, высокой и стройной кобыле Стрелке, принадлежавшей командиру батальона. Вначале она меня, по-видимому, презирала: как только я на нее садился, сразу же направлялась в ворота конюшни, и я долго ее от этого отучал. Конюшня была чистой, просторной, с амбаром для овса при входе. Как раз в это время он был доверху забит буханками зачерствевшего хлеба, которым из-за головотяпства какого-то интенданта кормили лошадей, добавляя в рацион овса. Иную буханку возьмешь в руки, а она легкая, прелегкая. Повертишь в руках и где-нибудь у края увидишь маленькую дырочку — мыши выели мякиш. Не предполагал я тогда, что скоро, очень скоро, буду частенько вспоминать этот амбар, полный кирпичиков хлеба.

Бойцы взвода были новобранцами, недавно призванными из Западной Белоруссии. У одного из них я увидел польскую книжку, учебник географии. Попробовал читать и ничего не понял, даже слова прочесть не мог, так меня сбивали непроизносимые сочетания. Призывники из крестьян за лошадьми ходили хорошо и были неплохими ребятами. Но один из них, довольно противный подхалим, нажаловался на меня нашему политруку Грызлову, человеку простецкому и симпатичному, сказав, что я обругал его матом и назвал польской мордой. Первое, действительно, имело место за какое-то нарушение караульной службы, а второе было им прибавлено из особых соображений.

Кроме западных белорусов, в караульной роте было довольно много немцев с Поволжья, которых, как и меня, оставили в Костроме и не отправили на Запад.

Начало войны я встретил в карауле. Тянулись обычные и скучные дни караульной службы: сутки в помещением была оружейная мастерская, с которой у нас, прибежавшего к нам под окно.

— Война с Германией. Молотов сейчас выступал по радио.

Как бы в подтверждение его слов из боксов всегда закрытого, находившегося поблизости гаража стали выезжать бронемашины и направляться на станцию. Я послал разводящего к дежурному по городку узнать, не будет ли каких распоряжений, но распоряжений не было. Военный городок остался по-прежнему мирным и спокойным. И только бронемашины, ушедшие на погрузку, да ранее обыкновенного пришедший сменять нас усиленный и вооруженный зенитным пулеметом караул подтверждали грозность наступивших событий.

Зато вечером, выйдя в город (увольнения были сразу же запрещены, но увольнительная записка лежала у меня в кармане еще с субботы), я почувствовал ход уже иной жизни. На улицах много патрулей и ни одного, кроме меня, праздношатающегося военного. Зато часто попадаются пьяные. Многие тянутся ко мне с объятиями и излияниями. В центре города, где вечерами обычно слонялись, весело смеясь и оглядывая друг друга, толпы барышень и кавалеров, также полно народу. Но чувствовалась сдержанность, было видно, что люди вышли не гулять, а провожать.

Знакомых в Костроме у меня не было, и я, пройдя по улицам, направился в городскую библиотеку вернуть книги, которые нам, военным, давали под заклад. Пожилая притихшая библиотекарша, правда, тихой она была всегда, но теперь притихла как-то особенно, задушевно попрощалась со мной.

— Что, теперь, наверное, на фронт?

— Да, конечно.

— Пожелаю вам вернуться живым домой.

И она пристально посмотрела на меня особенным внутренним взглядом. Впоследствии я часто вспоминал скромную пожилую библиотекаршу, ее напутствие и не высказанное словами благословение.

На другой день в пыли, в поту, опаленная лагерной жизнью и тридцатикилометровым переходом, в городок пришла дивизия. Жизнь ускорила свой бег. Были распечатаны склады «ЭНЗЕ», которые мы охраняли и которые казались до этого такими неприкосновенными. Перевооружение и переобмундирование шло и днем и ночью. Роты и батальоны доукомплектовывались, во дворе задымили походные кухни, а радио несло странные, непонятные сводки и поток маршей. В своей новой должности помстаршины я был занят одновременно массой дел: получением и подгонкой обмундирования и обуви, получением патронов, сигнальных ракет, дополнительного оружия, химчулков и химнакидок, питанием роты, дележом портянок, снаряжением патронами пулеметных лент и т.д. и т.п.

Разворачивался и наш медсанбат. В городке появилось много женщин, одетых в военную форму. В те времена представительниц слабого пола в армии было мало и специального женского обмундирования в достаточном количестве не имелось. Одетые в обычную солдатскую форму: шаровары, ботинки с обмотками, мужские гимнастерки — выглядели они и уродливо и комично.

Вскоре мы выехали из казарм во двор. Один за другим батальоны отправлялись на погрузку и исчезали. Настал и наш день погрузки. Ближайшая от военного городка железнодорожная станция была забита порожними составами. Женские бригады срочно мыли товарные вагоны.