Андрей Трубецкой - Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)

В одном из апрельских номеров «Собеседника» за 1990 год рассказано о А.П.Улановском в публикации под заголовком. «Первый советский шпион» следующее: «Александр Петрович Улановский — он же Алекс, Ульрих, Вальтер и т.д. — легендарный советский разведчик... До сих пор у нас в стране не издана правдивая биография этого незаурядного человека. Родился в 1891 году в Кишиневе. В 14 лет стал сознательным анархистом. В 1910 году был арестован и сослан в Туруханский край. Ссылку отбывал одновременно со Свердловым, Сталиным и другими большевиками. Принимая активное участие в революции и гражданской войне, в 20-е годы стал первым советским профессиональ ным разведчиком. Был резидентом в Германии, Китае, США... После провала в Дании вернулся в СССР. Репрессирован в 1949году, после XX съезда партии реабилитирован. В последние годы жизни существенно изменил взгляды и убеждения, раскаялся в шпионской деятельности. Умер от инфаркта в 1971 году. В 1982 году в Нью-Йорке была издана книга «История одной семьи», в которой Надежда и Майя Улановские — жена и дочь знаменитого разведчика — рассказали о муже и отце...»

Письма со знаком «экстра» это те, которые я отправлял нелегально. В каждом из таких писем просил прислать в посылке какую-нибудь мелочь, например, карандаш мягкости 2В. Это был как индикатор, получено ли мое письмо.

После освобождения Кабачек переехал из Киева в какой-то крупный сибирский город, стал режиссером солидного театра и на предложение вступить в партию дал согласие. Это была его большая ошибка. Он слетел со своего режиссерского места и хлебнул горя. С партией тогда шутить было нельзя.

Все, что здесь рассказано, рассказано, как я упоминал, по свежей памяти, сразу после всех этих событий и, конечно, более полно, чем у меня. Но я хочу сказать о другом.

При всей симпатии и теплоте, с которой Еленка описывала Семена, меня не оставляет мысль о недоброй роли, которую он пытался играть, устраивая свидание. По словам Семена, он видел меня после кирпичного завода, и у него отобрали пропуск. Видеть меня он не мог — нас сразу с вахты брали под замок. Но он точно узнал, что режимная бригада на другой день выйдет на карьер 43 шахты. Это можно было узнать только в зоне. Значит, пропуск у него не отбирали. Любопытно и то, что заведующая гостиницей не одобрила с самого начала плана Семена и советовала пойти к вольнонаемным врачам. Подозревала ли она, кто он? Не исключено, что Семен «работал» по линии ГБ, а это ведомство не делилось своими делами с МВД, представителем которого был Гостев. И еще. Приезд Еленки имел, по-видимому, большее значение, чем просто посещение меня. 1951 год был, пожалуй, апогеем не только режимных притеснений со стороны лагерного начальства, но и разнузданной карательной политики органов. В лагерь нет-нет, да и приходили официальные уведомления о разводах «честных жен-патриоток» с мужьями-врагами и изменниками. Или просто жены и близкие отказывались от мужей, обрывали всякую связь. Естественно, все это усугубляло гнетущую обстановку и чувство отверженности у заключенных.

А тут такое... Весть, что в этот кромешный край к заключенному приехала жена — событие по тем временам редчайшее, — появление Еленки у ворот лагеря перед сотнями заключенных — все это хоть слабо, но осветило жизнь, дало какой-то проблеск верного, истинного, доброго. Это я чувствовал по многим малоприметным внешним признакам, отношению ко мне не только в бригаде.

Приезд Еленки не остался незамеченным и в поселке (вероятно, через рассказы заключенных). Спустя какое-то время на общелагерной проверке, когда всех заключенных, согнав на центральную линейку, многократно пересчитывали, ко мне подошел инженер Юшко и передал, сказав только: «Это тебе», — завернутую в бумажку маленькую фотографию иконы Владимирской Божьей Матери (она до сих пор со мной). Передал и тут же отошел. Потом при случаях я все спрашивал его: «От кого?». Юшко отмалчивался, но много позже назвал: «От Веревкиной, ссыльной, живущей в поселке».

Еще одно такого же рода воспоминание. А.В.Комаровский, живший после войны в Вильно, повез меня посмотреть местную католическую достопримечательность — Кальварию — загородный храм, где на Пасху всегда большое торжество — крестный путь Христа. Была глубокая осень, и мы попали туда довольно поздно вечером, когда сумерки сгустились настолько, что можно было рассмотреть только силуэты. Храм закрыт. Кругом тишина. Окрест никого. Обходя храм, мы заметили одинокую неподвижную фигуру, припавшую к входным вратам ... и все.

Через десять лет судьба вновь свела меня с Ваней Гутором. Встретился я с ним на конференции в Куйбышеве, где делал доклад. Иван к этому времени заведовал терапевтическим отделением городской больницы в Ульяновске. Мою фамилию он увидел в программе конференции и специально приехал в Куйбышев. С тех пор мы изредка с ним встречаемся и переписываемся. В Новогрудок он не захотел возвращаться — тяжело было, да и публика косо поглядывала.

Много лет спустя меня больно ударила лживая и грязно смакующая публикация Мирона Этлиса о нашем свидании, напечатанная в первом номере альманаха «На севере дальнем» за 1987 год (она включена в мемуары А.Санддера «Узелки на память»). Я написал письмо в редакцию с просьбой его опубликовать. Свое письмо послал и возмущенный В.П.Эфроимсон, которого я познакомил с этими гнусными «воспоминаниями» Этлиса. Редакция публиковать почему-то не захотела, а Этлис прислал извинение, сославшись на ...«аберрацию памяти» и обещав опубликовать опровержение своих же воспоминаний, добавив в конце: «Теперь, имея Ваш адрес, я смогу прислать Вам то, что предполагаю как публичное извинение». Но вот минуло уже несколько лет, а знаков этого извинения не видно.

А.Н.Несмеянов

Я возобновил знакомства с бывшими партизанами и познакомил с ними Сергея Балуева, переехавшего из Киева в Москву — он ведь заочно числился в нашем отряде. Был у Лены Потаниной, теперь Дудоровой. Она жила с мужем, маленькой дочкой и матерью все в том же доме на Донской улице. Муж ее, немногословный юрист, прочитав мое очередное заявление о пересмотре дела, коротко сказал: «Я бы реабилитировал». Побывал я и у нашего командира Владимира Константиновича. Вспомнили, как в 1949 году к ним приходила Еленка рассказать о моем аресте и как Александра Поликарповна — жена Владимира Константиновича — угощала ее в утешение пирогами.

Лену постигло тяжелое горе — скончался муж, и она долго была вдовой. Но много лет спустя вышла замуж за Костю — командира нашей маленькой группы, радисткой которой она была.