Марсель Райх-Раницкий - Моя жизнь

Но счастье оказалось недолгим. Симфонические концерты были вскоре запрещены немецкими властями. Может быть, комиссар еврейского квартала не мог вынести качества концертов? В письме председателю «Юденрата» говорилось, что исполнение произведений «арийских» композиторов в гетто недопустимо, поэтому концерты оркестра с 15 апреля 1942 года запрещаются сроком на два месяца. Концерты солистов еще могли устраиваться в маленьких помещениях, но исполнителям надлежало ограничиваться музыкой еврейских композиторов. Теперь они играли преимущественно Мендельсона, Оффенбаха, Мейербера или Антона Рубинштейна и, скорее побуждаемые крайней необходимостью, авторов, писавших легкую музыку, — Пола Абрахама, Лео Фалля или Имре Кальмана.

Я перестал писать рецензии и обратился к другой задаче, как мне казалось, гораздо более важной в этой ситуации. В главном здании «Юденрата», где был большой зал, я организовал концерты солистов и камерной музыки. В первом отделении играл пианист или струнный квартет, во втором выступали певица или скрипач. Билеты, как и на все остальные концерты в гетто, продавались очень дешево, и вся выручка шла в пользу музыкантов.

Нам, молодежи, этого недоставало, мы не получали музыки в достаточном объеме и потому стали устраивать настоящие концерты грамзаписи. Правда, пластинок нашлось мало, и почти все это были старые, большей частью исцарапанные шеллачные диски, что не влияло на нашу жажду музыки. Мы, пятнадцать или даже восемнадцать человек, встречались в тесных квартирах — насколько хватало места. Собственно, такие встречи были запрещены. Мы оказались достаточно отчаянными, чтобы не обращать на это внимания. Каждый гость приносил с собой что-нибудь — сюиту или партиту Баха, виолончельный концерт Моцарта, сонату Бетховена или симфонию Брамса.

Мне кажется, что на всем протяжении нашей жизни музыка не играла такой роли, как в ту мрачную пору. Восхищал ли и вдохновлял нас Моцарт, несмотря на голод и вечный страх, — или, может быть, именно поэтому? Во всяком случае, мне можно поверить: в Варшавском гетто Моцарт был еще прекраснее. В эту пору моей жизни немецкая музыка вытеснила немецкую литературу. Вскоре листу снова предстояло перевернуться. Тогда у нас уже не было музыки, но — и это в высшей степени неожиданно — была литература, прежде всего немецкая.

Запрет симфонических концертов не только опечалил, но и обеспокоил музыкантов и любителей музыки. Вскоре выяснилось, что это сравнительно безобидное обстоятельство — в конце концов, большая часть населения гетто не интересовалась концертами — повлекло за собой многочисленные происшествия, меры и слухи, которые вовсе не случайно оказались одновременными. Все это, происходившее весной 1942 года, свидетельствовало о запланированном общем изменении ситуации в гетто.

Тогда, вероятно в марте, я впервые услышал, что где-то в Польше немцы убивали евреев с помощью выхлопных газов, подаваемых в маленькие помещения. Я не верил в это и не знал никого, считавшего подобное возможным. Численность обитателей гетто росла день ото дня. Прибывали евреи, переселенные, а вернее, изгнанные из разных мест дистрикта Варшава, прибывали транспорты с немецкими и чешскими евреями, в основном из Берлина, Ганновера и Праги. Границы гетто изменили и, пользуясь этим случаем, закрыли несколько выходов.

В ночь с 17 на 18 апреля немцы в форме, руководствуясь каким-то списком, забрали 53 еврея из квартир и сразу же убили выстрелом в затылок — у ворот домов или рядом с ними. Большей частью это были политические активисты, действовавшие в подполье и не без основания считавшиеся руководителями возможного сопротивления. В мае и июне 1942 года последовали новые террористические акции. Каждую ночь евреев, большей частью мужчин, арестовывали и сразу же расстреливали. Нельзя было не заметить, что убивали большей частью представителей интеллигенции, в том числе врачей. Гетто оцепенело от ужаса.

В начале июня снова появилась немецкая киногруппа, снимавшая многочисленные инсценированные сцены. На улицах арестовывали молодых, привлекательных и хорошо одетых евреек и доставляли в главное здание «Юденрата». Здесь их заставляли раздеваться, совершать непристойные сексуальные действия и принимать соответствующие позы. Выполняла ли группа какое-то задание или просто развлекалась, неизвестно.

В то же время в эти недели ходили многочисленные слухи, большей частью противоречившие друг другу. Говорили, что власти генерал-губернаторства решили оставить в гетто 120 тысяч евреев, чтобы те изготовляли форму для вермахта. Предполагали также, что немецкие чиновники, в особенности ведомство комиссара еврейского квартала, заинтересованы в сохранении гетто, чтобы не потерять свои посты и не попасть на фронт. Так пытались себя утешить, но в конечном счете никто не воспринимал всерьез эти более или менее оптимистические слухи. Господствовала паника и ожидание катастрофы.

В середине июля Адам Черняков много раз обращался с ходатайствами к комиссару еврейского квартала д-ру Ауэрсвальду из-за увеличения численности детей (их было около 2 тысяч), занимавшихся контрабандой продуктов, попрошайничавших на варшавских улицах и поэтому пойманных польской полицией и доставленных в гетто. Они находились под арестом. Черняков, слышавший от Ауэрсвальда, что его жена на сносях, надеялся извлечь из этого обстоятельства пользу для арестованных еврейских детей.

Чернякову пришла в голову трогательная идея. Он заказал у Тоси, которая пробовала свои силы в качестве графика и работы которой ему показывала его секретарша, когда предоставлялась возможность, особый подарок для Ауэрсвальда — фотоальбом для его еще не родившегося ребенка. В альбоме предполагалось поместить прежде всего фотографии, посвященные разным этапам жизни ребенка — первый зуб, первый день рождения, первый день в школе и так далее.

Тосе надлежало изготовить этот альбом максимально быстро, она работала день и ночь и сделала его ко дню беседы — 20 июля — в самый последний момент. Черняков был явно доволен, а Ауэрсвальд казался растроганным. Он обещал при определенных условиях санкционировать освобождение арестованных детей уже в ближайшие дни. Тося была счастлива, что ей удалось способствовать освобождению столь многих детей. Вот только в ближайшие дни Ауэрсвальд не смог ничего больше сказать, СС лишили его власти. Его сын, жизненный путь которого Тося запланировала в столь красочной форме, умер вскоре после появления на свет.

20 и 21 июля каждому стало ясно, что гетто предстоит самое худшее. Последовали многочисленные расстрелы прямо на улицах, были взяты заложники, среди них — немало членов и заведующих отделами «Юденрата». Члены «Юденрата», то есть высшие должностные лица, отнюдь не пользовались в гетто любовью. Тем не менее население было потрясено. Жестокий арест понимали как мрачный знак для всех, живших за стенами.