Марк Ферро - Николай II

10 января он отмечает: «Сегодня особых происшествий в городе не было… Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрой… Для объединения действий по прекращению беспорядков в Петербурге решил назначить ген.-м. Трепова генерал-губернатором столицы и губернии».

И наконец, 19 января: «…Затем принял депутацию рабочих от больших фабрик и заводов Петербурга, которым сказал несколько слов по поводу последних беспорядков».

Он прощал свой народ, восставший против него. Но его народ не простил его.

Кровавое воскресенье положило конец мифу о царе-батюшке, от которого не может исходить зло. В течение долгого времени народ считал, что между ним и царем стоит дворянство. Поэтому к нему невозможно приблизиться, с ним невозможно поговорить. Но настанет день, когда народ и царь смогут наконец понять друг друга…

Тем, кто со знаменами в руках пришел к своему любимому царю с просьбой, чтобы поговорить с ним, ответили ружейной стрельбой.

А ведь вера в царя действительно существовала, и, когда народ восстал, он выступил не против Его персоны, а против его клевретов, что приводило в свое время в бешенство Герцена: «Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подьячего, боишься их — и совершенно прав; но веришь еще в царя и архиерея… Не верь им. Царь с ними, и они его».

У крестьян были все основания проводить такое различие: они знали, что только на землях Николая I были проведены реформы и часть его крепостных была освобождена от крепостной зависимости, но никто из дворян не последовал этому примеру. Они знали также, что крупную реформу провел Александр II — царь-освободитель, который дал крестьянам свободу, однако его чиновники потребовали, чтобы крестьяне заплатили за землю, на которой они трудились. Просвещенные люди, которых в России называли «обществом» в противоположность «народу», говорили с иронией о «наивном монархизме». Однако мужики не были столь наивными: почитание царя и преклонение перед ним в какой-то мере ставило их под его защиту, и они могли безнаказанно действовать от имени царя против своих владельцев и дворянства в целом. Это удавалось им со временем все меньше и меньше, так как на протяжении XIX века бюрократия и армия все туже стягивали сети централизации — чему помогали железные дороги, — парализуя их действия. Этому медленному процессу изменений дало толчок Кровавое воскресенье своим взрывным и, увы, слишком кровавым актом.

После 1905 года крестьяне уже не говорят, что они действуют «от имени царя». Однако миф еще в какой-то мере продолжал жить: эти же крестьяне, надев на себя солдатские шинели, стреляли в рабочих, в прошлом таких же крестьян, как и они сами.

Бывший большевик Григорий Алексинский, примкнувший в 1914 году к социал-патриотам, вспоминает слова Максима Горького, произнесенные им после событий 1905 года:

«Если бы я был русским царем, я сумел бы сделать так, чтобы навечно закрепить абсолютную монархию. Я поехал бы в Москву, появился бы на белом коне в окружении своей свиты перед Кремлем и сказал бы:

— Созовите сюда немедленно московский народ. А когда народ соберется, сказал бы ему: «Дети мои, вы недовольны моими министрами, сановниками и богачами, которые вас грабят и притесняют. Так вот, я, ваш царь, буду здесь перед вами судить этих грабителей и злодеев». И, выслушав жалобы народа, я прикажу без всякого суда отрубить здесь же, на площади, несколько голов. И я заверяю вас, что впредь мне не придется бояться никаких покушений. Народ защитит меня лучше всякой охраны» [10] Перевод с французского. — Прим. ред. .

Итак, в этот миф склонен был верить даже Горький, хотя он и был заклятым врагом царизма: писатель вышел из гущи народа, и, несмотря на всю ненависть к царизму, идея царя-батюшки коренилась в нем глубоко. Однако ни Николай II, ни круги, враждебные к либералам, не сумели воспользоваться этой столь выгодной для них привязанностью.

Кровавое воскресенье разорвало «священную связь» царя с народом, тем самым народом, на которого полагался царь и с которым связывал законность своей власти. С этим событием связывают также выход рабочего класса на историческую арену: поворот этот произошел не столько в результате действий революционных партий, сколько из-за самой самодержавной власти.

«Прощение» царя не могло удовлетворить народ. Министр земледелия и государственных имуществ А. С. Ермолов взял на себя деликатную задачу объяснить это Николаю И: «Можно ли быть уверенным, что войска, которые слушались теперь своих офицеров и стреляли в народ, но которые вышли из того же народа… при повторении подобных случаев поступят так же?.. Вы можете опираться только на народ… [привлекать] к участию в законодательной работе представителей населения…» Для выяснения причин недовольства была создана комиссия Шидловского. Рабочие согласились в принципе на ее создание — вопреки мнению многих социалистических лидеров — при условии, что их избранникам будет обеспечена подлинная неприкосновенность. 20 февраля их требование было отклонено и комиссия Шидловского распущена.

Между тем Николай записывает в своем дневнике: «Ужасное злодеяние совершилось в Москве: у Никольских ворот дядя Сергей, ехавший в карете, был убит брошенною бомбою, а кучер смертельно ранен. Несчастная Элла, благослови и помоги ей, Господи!»

Царь поручил министру внутренних дел Булыгину составить проект рескрипта о созыве выборных представителей. Затем в печати был опубликован грозный манифест, призывавший подданных сплотиться вокруг императора.

18 февраля появились одновременно рескрипт, манифест и указ, предлагающий населению высказать свое мнение и внести свои предложения. Явно противоречивые, они, однако, означали, что, не изменяя самодержавного строя, царь вступил в диалог с нацией.

Идея попросить совет у народных представителей — но только совет — была не новой: она рассматривалась уже в 1881 году. Однако реакция, царившая при Александре III, и политика в духе Обращения, сделанного Николаем II в начале своего царствования, отмели эту идею.

И все же этот вопрос оставался актуальным, несмотря на сопротивление монарха. В 1901 году в царском послании по случаю юбилея Государственного совета Николай II изъял из фразы, касающейся уездных и губернских собраний, «в которые будут привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей», слова «доверием народа облеченных». После 1903 года Плеве снова включил эти слова в манифест об усовершенствовании политической системы. Сделал он это по совету В. И. Гурко, заставил себя пойти на такой шаг, а царь на сей раз не отреагировал на эти слова.