Елена Морозова - Мария Антуанетта

В столь критических обстоятельствах королева испытывает живейшую тревогу, но она старается скрыть ее, дабы внушить супругу немного твердости. К несчастью, усилия королевы не имеют успеха; ей не удается даже сохранить субординацию и единство внутри семьи, из-за отсутствия которых в семье происходят скандалы, льющие воду на мельницу всеобщей злой воли. Мне очень неприятно излагать вам, Ваше Величество, столь прискорбные подробности, которые, нисколько не преувеличенные, вряд ли дают подлинную картину того, как на самом деле обстоят дела», — с тяжелым сердцем писал Мерси императору незадолго до открытия Генеральных штатов.

4 мая 1789 года Версаль напоминал огромное людское озеро, со дна которого били многочисленные гейзеры, заставляя поверхность озера бурлить и колыхаться. По всей стране открытие Генеральных штатов встречали с невообразимым энтузиазмом; все, кто мог, съехались в Версаль, чтобы ощутить свою причастность к великому событию. Люди устраивались везде — на крышах, на фонарных столбах, на деревьях: всем хотелось посмотреть, как депутаты Генеральных штатов проследуют от церкви Святого Людовика до церкви Богоматери. И они проследовали: королевская семья, двор, а затем депутаты: духовенство в лучших церковных одеяниях, дворяне, сверкавшие драгоценностями, и скромные, одетые в черное, депутаты от третьего сословия. Впрочем, темных одежд хватало и среди представителей церкви: это были простые сельские кюре. В рядах третьего сословия вышагивал фрондирующий герцог Орлеанский, избранный депутатом от дворянства. Стая черных птиц, бесправное третье сословие, жаждавшее, по словам аббата Сьейеса, стать «чем-нибудь», и стая птиц райских, духовенство и дворянство, не намеревавшиеся уступать ни доходов своих, ни привилегий. Король, красивый как никогда: в светлом, затканном золотом костюме, в треуголке, украшенной огромным бриллиантом. Рядом с ним королева; в синем платье со сверкающей серебристой юбкой, она смотрелась на удивление скромно. Короля встречали здравицами, королеву — молчанием; когда раздался возглас «Да здравствует герцог Орлеанский!», королева потеряла сознание. Бывший герцог Шартрский, прежний участник ее развлечений, ныне, как она знала доподлинно, являлся заказчиком многих оскорблявших ее честь памфлетов. Проповедь епископа Нанси радости не доставила: епископ нелицеприятно сравнил роскошь дворца с нищетой сельских хижин. Понимая, что на нее устремлены все недобрые взоры, королева сидела прямо, приняв вид надменный и презрительный; на душе у нее скребли кошки. Король избежал неприятного впечатления от проповеди: он заснул.

5 мая в зале Малых Забав начали свою работу Генеральные штаты. В этот день все сословия собрались в одном зале, где впереди, на небольшом возвышении стоял королевский трон, а рядом кресло для королевы; но Мария Антуанетта садиться отказалась. В темном фиолетовом платье, с единственным бриллиантовым украшением в прическе, она, по словам очевидцев, внимательно слушала речь супруга, открывавшую собрание, и пару раз из глаз ее выкатились слезы. «…Кроткое величие, читавшееся на ее челе, скромность ее позы, ее неброский костюм, все вместе произвело на собравшихся живейшее впечатление… можно с уверенностью сказать, что во время заседания все сердца принадлежали королеве». Речь короля была посвящена финансовому кризису и государственному долгу, следующий докладчик, Неккер, говорил о том же самом, только еще дольше. И никаких рекомендаций по выходу из кризиса, тем более никаких изменений в политический системе. Никто даже не произнес слова «конституция», а ведь его так надеялись услышать в речи Неккера! Обладавший политическим чутьем, но не отличавшийся излишней доброжелательностью Мерси писал Иосифу: «…речь короля имела успех, речь же господина Неккера, продолжавшаяся три часа и затронувшая все аспекты управления, хотя и была составлена по всем правилам ораторского искусства, снискала лишь критические замечания и недовольный ропот даже на скамьях третьего сословия. <���…> Если из-за природного легкомыслия эта нация не сумеет быстро призвать самое себя к порядку, произойдет революция; верховная власть, по крайней мере на период этого царствования, скомпрометирована окончательно, и французская монархия надолго утратила свой авторитет как внутри страны, так и за ее пределами. <���…> Ваше Величество должны понимать, каким тяжким бременем ложится нынешняя ситуация на королеву. Все взоры обращены на нее, ибо бездействие ее августейшего супруга очевидно всем; таким образом на нее ложится ответственность, которая не может быть справедливой, ибо все, что придумывает и предлагает королева для улучшения положения, редко выслушивается, а если выслушивается, то никогда не исполняется в полной мере».

Не только Мерси предчувствовал революцию. Графиня де Буань (которой в ту пору было восемь лет) приводит разговор своего отца с Мадам Аделаидой, состоявшийся после открытия Генеральных штатов. Присутствовавшая на первом заседании тетка короля спросила маркиза д'Осмонда, где тот сидел. «“Меня там не было, Мадам”, — ответил тот. “Неужели вы были больны?” — “Нет, Мадам”. — “Как же так? Многие приехали издалека, чтобы присутствовать на церемонии, а вы даже не дали себе труда всего лишь перейти дорогу”. — “Я не люблю похорон, Мадам, а особенно похорон монархии”, — ответил маркиз». В июне отец отвез восьмилетнюю Ад ель в деревню, к родственникам ее гувернантки, а когда через пару месяцев она вернулась в Версаль, оказалось, что одни из ее друзей-ровесников покинули страну, а другие укрывались в жилищах своих слуг. «Причиной стольких волнений из-за нас, детей, стал слух о том, что народ, как с тех пор стали называть кучку негодяев, выступил в поход, чтобы отобрать у дворян детей и сделать их заложниками». Страх неминуемого столкновения с народом поселился в Версале с первых дней открытия Генеральных штатов.

После заседания Мария Антуанетта уехала в Медон к дофину, которого неумолимо пожирала страшная непонятная болезнь, и оставалась там до самой его кончины. Пишут, что мальчик часто просил мать обедать у него в комнате, и королева, изо всех сил сдерживая слезы, с улыбкой позволяла ему ухаживать за собой — придвигать к ней кушанья и накладывать их ей на тарелку. Вскоре к королеве присоединился Людовик. Он тоже покинул Версаль, где депутаты, разделившись на две части, занялись проверкой собственных полномочий, иначе говоря, подтверждением своих мандатов. Процедура трудоемкая, запутанная, бесконечная, но в тех условиях даже полезная, ибо третье сословие требовало совместной проверки полномочий как гарантии дальнейшей совместной работы и голосования; однако дворянство и духовенство тотчас отделились, дав понять, что никакого единства не будет, подтолкнув тем самым депутатов третьего сословия отстаивать поголовное голосование. Депутаты знакомились друг с другом, спорили, создавали политические клубы, которые впоследствии станут идейными кузницами революции, ее барометрами: клубы якобинцев, фельянов, кордельеров [21] Названия эти клубы получили от монастырей, в помещениях которых они заседали. . В то время Мерси писал: «С того самого дня, когда открылись заседания Генеральных Штатов, депутаты теряют время в бесплодных дискуссиях о том, как следует проводить голосование: посословно или поголовно. <���…> Сословия, не способные найти общее решение ни по одному вопросу, похоже, сходятся в одном: в стремлении как можно больше унизить власть, пребывающую в полной летаргии. <���…> Развязка сего рокового кризиса не за горами; последние финансовые ресурсы исчерпаются в июле; однако весьма проблематично, что даже ценой чести удастся найти деньги. <���…> Все указывает на грядущую катастрофу».