Елена Морозова - Мария Антуанетта

Тем временем Неккера упросили вернуться, а депутаты от дворян и духовенства в большинстве своем добровольно присоединились к третьему сословию. И король уступил, призвав оставшихся верными ему духовенство и знать довершить объединение. «Начиная с 23 июня и по 27-е здесь все просто потеряли голову, — писал Мерси Иосифу, — и тому были веские причины, поскольку навалилось сразу несколько угроз: и голода, и банкротства, и гражданской войны. Двор уже подумывал о том, чтобы отправиться в безопасное место, что было весьма не просто, принимая во внимание измену войск, очевидные доказательства которой постепенно поступают отовсюду. Если бы Неккер, как он предполагал, ушел в отставку, или же граф д'Артуа при поддержке некоторых членов королевской семьи осуществили бы свой безрассудный план арестовать этого министра, совершенно очевидно, народ бы взбунтовался и последствия были бы плачевны; к счастью, король и королева твердо этому плану воспротивились. <���…> Теперь, когда произошло объединение трех сословий, король может править спокойно, однако это спокойствие, скорее, призрачное, нежели реальное; недоверие и неприязнь между дворянством и третьим сословием не уменьшились, отчего споры разгораются по каждому вопросу». Когда никто не представлял, как предотвратить плачевный исход, королеве предпочтительнее было бы занять выжидательную позицию.

Однако эмоции брали свое: она начала исподволь подыгрывать партии двора, возглавляемой Артуа, и подкапываться под Неккера. Как писала дочь Неккера Жермена де Сталь, «несмотря на нерешительность и слабохарактерность, король намеревался сохранить свою абсолютную власть». Для этого следовало уволить не только министра финансов, но и всех сочувствовавших ему министров и под предлогом смены кабинета распустить Собрание. Но, понимая, что одним приказом результата уже не добиться, король принялся стягивать к Версалю и Парижу войска. Тревожная обстановка в стране породила «великий страх», докатившийся до версальского порога. В провинциях только и говорили, что о бандах, грабивших путников и целые деревни, о заграничных войсках, присланных германским императором, братом королевы, убивать всех, кто поддерживал депутатов третьего сословия. Везде, где мелькало черное крыло страха, люди вооружались и объединялись, организовывали собственные отряды самообороны и народной милиции. Панические слухи порождали неразбериху, стычки, грабежи и кровопролития; вскоре начались пожары: горели замки аристократов. Страх стал великим организатором: народ почувствовал единство, которое во время революции трансформируется в чувство единства национального, начал осознавать свое могущество и ту важную роль, которую он призван играть в жизни государства. У людей вырабатывалась привычка при звуках набата хватать все, что может служить оружием, и бежать на площадь. При дворе многие уже понимали, что если события примут непредсказуемый оборот, оружие будет направлено против них.

В Париже волнения сопровождались выступлениями горожан с требованиями хлеба. С продовольствием в столице обстояло неважно: несогласованное прибытие войск, не имевших ни провианта, ни крыши над головой, заставляло интендантов рыскать по городу в поисках продовольствия, прибегать к конфискациям. Как писал назначенный военным министром маршал де Брольи, «полки прибывают в тот день, когда мы их не ждем, а следовательно, они не находят в штабе ни офицера, обязанного принять их, ни продовольствия, ни подготовленных жилищ». Среди поднятых на ноги полков было немало иностранных: Королевские немецкие полки, венгерские гусары Эстергази, швейцарские пехотинцы…. Часть полков направилась на охрану Версаля. «У двора было достаточно возможностей, чтобы подавить неумеренные требования Генеральных штатов и народные выступления. Версаль заполнился верными королю полками… в Париже, в Сен-Дени и иных предместьях также сконцентрировалось немало сил, готовых защищать короля. Следовало лишь отдать приказ, и мятежники были бы мгновенно рассеяны, а мятеж усмирен. Но коварные советники несчастного монарха рисовали ему картины Франции, купающейся в крови своих детей и отданной на растерзание фуриям гражданской войны. Вместо того, чтобы показать верным и мужественным солдатам их любимого монарха, его держали взаперти во дворце, куда доступ запрещали даже офицерам», — вспоминал граф д'Эзек.

Обеспокоенные появлением в предместьях солдат, парижане собирались на площадях и слушали выступления импровизированных ораторов. Национальное собрание сделало еще один решительный шаг: провозгласило себя Учредительным собранием. И тотчас по предложению Мирабо потребовало, чтобы король вывел иностранные войска из столичных предместий. Король ответил, что войска призваны для защиты Собрания, и тут же уволил Неккера, посоветовав ему уехать из Франции как можно незаметнее; новым министром финансов был назначен Бретейль. Собрание встретило отставку Неккера бурным негодованием. Тем временем король и королева объехали иностранные полки и, выразив им свое королевское благоволение, вернулись во дворец. Зрелище людей в мундирах, готовых выполнить любой приказ, немного успокоило королеву, и на другой день она устроила праздник в честь офицеров новоприбывших полков. В Париже тем временем ораторы клеймили двор, готовый руками иностранцев утопить в крови свой народ. Тех, кто дурно говорил о Неккере, могли основательно побить. По улицам торжественно носили бюсты Неккера и герцога Орлеанского. Отряды французской гвардии, которых градоначальники посылали усмирять митинги, встречали как братьев, и солдаты отказывались стрелять в народ. Герцог Орлеанский перестал запирать ворота своего сада возле Пале-Рояля, и там с утра до вечера толпились люди и выступали свободные ораторы, среди которых выделялся молодой журналист Камилл Демулен. Он первым бросил призыв «К оружию!», превратив зеленый лист в кокарду свободы. Когда наемные войска попытались разогнать митингующих, в них полетели камни и щебенка. 13 июля парижские выборщики, своего рода инициативная группа, занимавшаяся выдвижением депутатов в Генеральные штаты, учредили новый орган муниципальной власти — Постоянный комитет и издали постановление о создании Национальной гвардии, призванной наводить порядок на улицах столицы. Главнокомандующим новой гвардией избрали героя Войны за независимость Соединенных Штатов Америки маркиза де Лафайета. В тот же день начались беспорядки — народ разрушил заставы вокруг города, сжег находившиеся там таможенные книги и отправился на поиски оружия. Оружие добывали везде — в оружейных лавках, в музеях, в Инвалидах, военный комендант которых добровольно открыл склады. К утру 14 июля практически весь Париж оказался в руках восставшего народа. Только в предместье Сент-Антуан мрачным символом нерушимости монархического деспотизма и произвола высилась темная громада Бастилии, гарнизон которой состоял из 82 инвалидов и 32 приставленных к тринадцати пушкам швейцарцев, командовали которыми два офицера, подчинявшиеся коменданту де Лонэ.