Елена Первушина - Петербургские женщины XIX века

В другой своей сатирической повести «Сказка о том, как опасно девушкам толпой ходить по Невскому проспекту» Одоевский рисует сатирический портрет светской барышни, у которой некий злой волшебник вынул сердце и вставил вместо него… «множество романов мадам Жанлис, Честерфильдовы письма, несколько заплесневелых сентенций, канву, итальянские рулады, дюжину новых контрадансов, несколько выкладок из английской нравственной арифметики и выгнали из всего этого какую-то бесцветную и бездушную жидкость. Потом чародей отворил окошко, повел рукою по воздуху Невского проспекта и захватил полную горсть городских сплетней, слухов и рассказов; наконец из ящика вытащил огромный пук бумаг и с дикою радостию показал его своим товарищам; то были обрезки от дипломатических писем и отрывки из письмовника, в коих содержались уверения в глубочайшем почтении и истинной преданности».

Впрочем, Одоевский судит не столько девушек, сколько дворянское воспитание, которое сделало их такими: «Вините, плачьте, проклинайте развращенные нравы нашего общества. Что же делать, если для девушки в обществе единственная цель в жизни — выйти замуж! Если ей с колыбели слышатся эти слова — „Когда ты будешь замужем!“ Ее учат танцевать, рисовать, музыке, для того чтоб она могла выйти замуж: ее одевают, вывозят в свет, ее заставляют молиться Господу Богу, чтоб только скорее выйти замуж. Это предел и начало ее жизни. Это самая жизнь ее. Что же мудреного, если для нее всякая женщина делается личным врагом, а первым качеством в мужчине — удобоженимость. Плачьте и проклинайте, — но не бедную девушку».

«Женский вопрос» продолжал волновать русское общество и в 40-е годы XIX века. Так, Белинский, делая очередной обзор русской словесности этого времени, предлагал: «Оставить… мусульманский взгляд на женщину и в справедливом смирении сознаться, что наши женщины едва ли не ценнее наших мужчин, хотя эти господа и превосходят их в учености. Кто первый… оценил поэзию Жуковского? — Женщины. Пока наши романтики подводили поэзию Пушкина под новую теорию… женщины наши уже заучили наизусть стихи Пушкина. Мнение, что женщина годна только рожать и нянчить детей, варить мужу щи и кашу или плясать и сплетничать, да почитывать легонькие пустячки — это истинно киргиз-кайсацкое мнение (Белинский намекает, очевидно, на произведение Г. Державина „Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная неким мурзой, издавна проживающим в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге“, которая была создана в 1782 году и в которой превозносятся добродетели Екатерины Второй, именуемой Державиным „киргиз-кайсацкой царевной“. — Е. П. ). Женщина имеет равные права и равное участие с мужчиной в дарах высшей духовной жизни, и если она во всех отношениях стоит ниже его на лестнице нравственного развития, — этому причиною не ее натура, а злоупотребление грубой материальной силы мужчины, полуварварское, немного восточное устройство общества и сахарное, аркадское воспитание, которое дается женщине».

Но время идет, продолжает критик, и положение дел меняется: «…век идет, идеи движутся, и варварство начинает колебаться: женщина сознает свои права человеческие… Кому не известно имя гениальной Жорж Санд?»

По мере проникновения и укоренения в обществе революционных и демократических идей на страницах произведений появляются новые, эмансипированные женщины. Писатели-традиционалисты не жалеют черной краски, рисуя эгоистичных и безнравственных монстров, забывших свой «женский долг», бросивших мужа и семью ради эксцентричных приключений. Однако прогрессивно настроенные писатели рисуют более располагающих к себе женщин: душевных, смелых, жадных до знаний, желающих исцелить все страдания мира. Таковы Марианна в «Рудине» и Елена в «Накануне» Тургенева, Вера Баранцова в «Нигилистке» Софьи Ковалевской, Вера Павловна и Екатерина Васильевна в «Что делать?» Чернышевского, может быть, описанные менее талантливо, но с искренним восхищением и симпатией.

В 1853 году поэт Василий Курочкин написал о будущих нигилистках:

Но каковы же были реальные, живые женщины-дворянки XIX века? Каковы были их впечатления детства, как влияло на них воспитание? Как их готовили к выполнению их обязанностей: и светских, и семейных? И приносило ли им счастье исполнение их желаний и надежд их родителей? Попытаемся найти ответ на эти вопросы.

Обстоятельства, сопровождающие зачатие и рождение ребенка, пусть даже плода законного брака, часто оставались тайной для девушек-дворянок вплоть до их замужества. Но это происходило вовсе не потому, что родители не считали важным половое воспитание и просвещение своих дочерей. Наоборот, они были прямо заинтересованы в том, чтобы девушки сохраняли до замужества не только целомудрие, но и «репутацию», т. е. ловко избегали ситуаций, которые можно было бы истолковать как «романтические», а это при господствовавшем в XIX веке культе романтической любви было задачей явно не однозначной. Трудность состояла в том, что в светском обиходе просто отсутствовали слова, с помощью которых можно было вести такой разговор. В результате родителям приходилось прибегать к экивокам и обинякам, и девушкам просто трудно было понять, о чем идет речь. Об этом свидетельствует запись в дневнике Татьяны Львовны Сухотиной-Толстой, сделанная в 1882 году.

«И в моем воспитании, хотя сравнительно меня прекрасно воспитали, столько было ошибок! Я помню, например, раз мне мама́ сказала, когда мне было уже 15 лет, что иногда, когда мужчина с девушкой или женщиной живут в одном доме, то у них могут родиться дети. И я помню, как я мучилась и сколько ночей не спала, боясь, что вдруг у меня будет ребенок, потому что у нас в доме жил учитель».