Елена Первушина - Петербургские женщины XIX века

Невеста начинает приглашать к себе подруг — дошивать приданое. Жених с друзьями часто заходят к ней, развлекают девушек, танцуют. Никто этому не препятствует. Перед свадьбой обязательно устраивают девичник и мальчишник.

«У апраксинцев, да и вообще у купечества средней руки, существует дикий обычай, — за день или за два дня до свадьбы ездить огромной компанией в баню, — указывает Лейкин, — мытье это происходит среди страшного пьянства… То же почти было и у женщин. Невеста в сопровождении своих подруг, свах, замужних родственниц и женской прислуги также посещала баню. Обычай требует, чтоб в этот день пили вино и поддавали им на каменку».

Утром жениху отсылали приданое, после венчания в церкви накрывали стол «у кухмистера», т. е. в ближайшем трактире, «после, — пишет Лейкин, — танцы, нередко часов до шести утра».

Как мы видим, у невесты было немного возможностей высказать свои желания и даже понять, чего она хочет. И все же, если у невесты был характер, она иногда могла повернуть дело на свой лад. Вот как описывает Полилов историю замужества своей тетки Татьяны: «Второй дочери деда, Татьяне Егоровне, шел уже шестнадцатый год в 1836 году; она была очень красива собою, и от женихов у нее не было отбоя.

В те времена для сватовства, в особенности у купцов, необходимо нужно было иметь сваху, но дед, повидавший обычаи Польши, сердился, когда являлись эти устроительницы браков, и говаривал: „Если моим дочерям будет счастие, они сами замуж выйдут, а то в монастыре места много“.

Андрей Егорович Шестаков, его лучший приятель, не раз заводил разговор с дедом о том, что Татьяну Егоровну пора выдать замуж, но дед недовольно ворчал: „Успеет еще“.

И когда за нее посватался сын его приятеля Жукова, Иван Андреевич, дед ответил, что еще дочь молода, погодить нужно. Сватовство было отложено…

Василий Яковлевич Немчинов, брат одного из главных доверителей Егора Тихоновича, приехав как-то в Петербург по делам, был у деда и видел Татьяну Егоровну. Молодая девушка ему понравилась, и он просил Марфу Федоровну Жукову, мать первого жениха Татьяны Егоровны, посватать ему последнюю. Жукова, предполагая, что сын ее, уехав из Петербурга, успел охладеть к предмету своей любви, не отказалась помочь ему, и предложение Немчинова было принято дедом.

Невеста хотя и согласилась, но каждый день молила Бога, чтобы этот брак расстроился. Сватовство тянулось более года, наконец был назначен день свадьбы.

Чуть ли не за неделю до нее вернулся в Петербург Жуков.

„А у нас, Ванечка, сватовство завелось: Танечка Полилова за Василия Яковлевича замуж идет“.

„Кто же сосватал?“ — спросил пораженный молодой человек.

„Я похлопотала, сынок“, — отвечала ничего не предполагавшая мать.

Иван Андреевич разразился градом упреков, обвиняя мать: „Я нарочно приехал, чтобы повторить свое предложение, а вы сами мое счастье разбиваете“.

И, не ожидая возвращения из биржи своего отца, молодой человек уехал на той же тележке, на которой прибыл, обратно в провинцию».

Марфе Федоровне предстояла забота расстроить каким-нибудь образом ею же налаженное сватовство. С этою целью она явилась к деду, как будто от имени жениха, и сказала: «Жених-то нам говорил: „Пусть будущий тесть даст за Танюшей серьги брильянтовые да шаль настоящую, ковровую турецкую“.

Дедушка сдвинул брови — это было признаком, что он волнуется.

„А еще просит ширму в спальню не ставить, а занавеску сделать около кровати, да целых три: штофную для парада, ситцевую и кисейную для лета“, — продолжала свою хитрость Жукова».

Егор Тихонович вскочил со стула и порывисто поднялся на антресоли, где жили дети.

«Я в это время вышивала бисером, — рассказывает Татьяна Егоровна. — Услыхав папенькины шаги по лестнице, засуетилась куда-нибудь спрятать пяльцы с бисером, он не любил, когда я занималась вышиваньем, называя это пустяками.

Папенька вошел весь красный от гнева. Я поздоровалась с ним, но он вместо ответа громко закричал: „Слышала, что твой возлюбленный-то требует?“

Меня обидело это название, и я резко ответила: „У меня никаких возлюбленных нет, папенька“. Мой ответ как будто успокоил отца, и он взволнованным голосом передал требование жениха.

„Что же ты скажешь?“ — „Скажу ему, вот и все“, — горячо проговорила я и быстро спустилась вниз, радуясь в душе разрыву. „Папенька говорил мне, что Василий Яковлевич вздумал командовать, еще не женившись на мне, так пускай он у себя в Мосальске и жену себе берет, мы, петербургские девушки, к этому не привыкли“, — отпела я свахе, и дело разошлось.

Отказ мой от брака с Василием Яковлевичем не понравился маменьке, и она решила: лучше, чем выдавать меня замуж, отдать в монастырь. Несколько дней спустя папенька позвал меня с моих антресолей вниз в гостиную и здесь вместе с маменькой заявил мне, что они решили отдать меня в монастырь, а чтобы жилось мне там удобнее, он положит на меня две тысячи рублей ассигнациями.

Я была бойкая, решительная девушка и в ответ на это предложение смело ответила: „Я согласна, но только не в женский, а в мужской“.

Дерзкий мой ответ рассердил папеньку, и меня сейчас же заперли на мои антресоли, не позволяя спускаться вниз ни к обеду, ни к чаю, ни к ужину.

В моем невольном заточении я находилась уже две недели, как к нам в дом приехали папенькины любимые гости, монахи из Александро-Невской лавры. Я услыхала из своей светелки громыханье двух колясок, въехавших на двор, и смотрела в окно. В них прибыли отец Аарон, архимандрит, а впоследствии и лаврский настоятель, отец Амвросий, отец Иоанникий, просфорник, отец Виктор, протодиакон, и еще кто-то из монахов, теперь не помню.

Когда они вошли в комнату, первый их вопрос был: „А где же Танюша?“

Мое присутствие было необходимо уже потому, что, заведуя хозяйством, я постоянно приготовляла гостям пуншик и умела угодить на вкус каждого, кому с ромом, кому с коньяком, больше, меньше сахару и т. п. Папенька принужден был объяснить причину моего отсутствия, и тогда отец Аарон, седовласый старец, сам поднялся ко мне на антресоли и начал уговаривать меня сойти вниз, но я решительно заметила: „Сойду только тогда, когда папенька подойдет к лестнице и сам меня позовет“.

Сломить его упрямство было бы очень трудно, но ради своих гостей, которых он любил и уважал, подойдя к лестнице, крикнул: „Таня Черномор (это было мое прозвище), иди сюда“.

Я быстро спустилась вниз и принялась за приготовление пуншика, в то время как гости вместе с папенькой распевали в гостиной старинные духовные канты и молитвы. В подобном пении они проводили всегда время, когда посещали наш дом.

С этого дня предложение маменьки отдать меня в монастырь никогда больше не возобновлялось, — рассказывает Татьяна Егоровна, — меня старались выдать поскорее замуж».