Николай Мельниченко - Ещё вчера…

В какой земле – угадывай,
В каком году – рассчитывай,
Не просто на собрание,
И не для возлияния,
А свято чтя обет.
Теплом его согретые –
Через двадцатилетие
Собрался факультет!
Собрались пополневшие,
Местами облысевшие,
Чтоб повстречаться с юностью,
Отчет держать пред совестью
За двадцать лет житья…
Собрались и захвастали…

Тот – год провел на Фобосе,
Тот – вечерами в "Космосе".
А этот припеваючи, и пиво попиваючи,
Сидит в пивном ларьке…
А та – спецкор за штатами,
Стихи свои печатает
В воскресном "Огоньке"…

Та – что поет как Огнивцев,
А тот женат на школьнице.
Тот – за границу шастает,
И новой Ладой хвастает…
Подняли все вверх дном!

Простите, друзья, что сегодня
Не смог я к вам прибыть:
Кой-где в организьме зажало,
А кой-где кой-что затвердело,
В результате ослабло могучее некогда тело,
Но разум, как будто, на месте, доселе кипящий…

Хоть душа к вам стремится,
Но без тела пока что не может.

Хочется видеть вас всех повзрослевших наверно чрезмерно:
Тот, кто высок был и тонок, глаза же имел голубые,
Нынче – пониже, потолще и с карими вовсе глазами…

Мысленно взор мой сдвигает такие короткие длинные годы…
Кажется только вчера или утром сегодня
Нашего Деда мудрейшим словам мы внимали,
Чертили, любили, учили, гуляли, сдавали,
Щедро и силы и время свои мы друзьям и врагам раздавали,
И скудные драхмы, добытые тяжким трудом пролетарским,
Совсем не жалели на Киевской славной толкучке,
Моднючие бобочки, лампы, динамики там закупая.
Питались же мы колбасой, что так громко стреляла в жаровне,
И презирали мы крабов нежнейших,
Банок с которыми тыщи стояли на полках харчевен…

Дайте же силу, о боги, воспеть всех друзей,
Тогда молодых и душою и телом…

Вот первородный староста – наш граф Яворский,
Он – яростный борец за справедливость;
Несправедлив он только был к Наташе ясноликой,
Которая его потом за то окольцевала
И обуздала нежною рукою.
Вот Венгрин Толя – великан с душою детской,
Но со шкалой по-мужски непомерно упругой;
Пащенко длинный, спорщик упрямый;
Серж – элегантный до женского полу;
И Олифер, шелапут беззаботный,
Всеми любим, кроме Девы, Сошедшей с Иконы…
И богатырь Мусиенко, парень-рубаха,
Именем редким Иван нареченный.
Леин – трудяга, готовый придти всем на помощь,
И Олифера пасущий,
В длинных всех дылд безнадежно влюбленный…
Владик Крыськов, мотоцикла владетель счастливый,
Вдохновенный рассказчик о случаях с ним происшедших.
В Ночь Новогоднюю ими замучивший нежную деву;
Она же могла бы еще пригодиться,
Поскольку еённая мама харчевню держала для бедных студентов.
Троицкий Сева, своим рефератом о Зайце хлебнувшем,
Боль поселявший в желудок, печенку и кишки от смеха…
Сэр Гигиенков, задумчиво скромный,
Хоть запоздало – но громко-смехучий,
Гордо воспетый в стихах сладкозвучных
Бардом великим Хлавновичем Леней,
Званье Грузинского Князя присвоивших Сэру…
Мауэр наш, величаво в атаку ходивший на сборах;
Юра Вахнин, знавший все о спортсменах,
И информацию ту отдававший охотно;
Кандин суровый, оркестра и хора ревнивый властитель,
Вечно на лекциях пьяный,
Но в рот не берущий ни капли сивухи презренной…
Боря Вайнштейн, деловито согбенный;
Оригинал Колиснык, что гортранспорт пешком обгоняет;
Феликс кудрявый со страстной в лазурных глазах поволокой;
Лазарь активный и бодрый, отличник бессменный…
И Шовкопляс Михаил, наш вояка бывалый,
Вдрызг разгромивший другого сержанта, ленивого духом и телом,
Вместо атак нас водившего в леса прохладу.
(Урок для себя я запомнил и сыну, надевшему лычки, поведал).
Кто же здесь я среди личностей ярких и сильных?
Майк многогранный, как Леин сказал?
Прав он, возможно, но граней ставало все больше,
А угол меж ними, который в науке следы оставляет, – тупился.
Подруга сказала: со мной хорошо бы в разведку,
К жизни нормальной же я непригоден…
(Правда и это: всю жизнь я в разведке,
Награды и званья в штабах затерялись за линией фронта)…
В ярком созвездии девушек наших
Каждую вижу отдельно:
Томную Римму, добрую Клару и верную Озику Полю.
И ясноглазую фею Наташу,
Полную веры в людей, доброты и наивности милой,
Ту, что сплотила мужчин всех железных,
А самого-самого мужем назвала…
Но хватит: мой косный язык
За беглою мыслью угнаться не в силах,
Хотя подражает Великому Старцу Гомеру.
И только лишь Леня Хлавнович великий
Мог бы в кратких и ярких стихах передать
Невнятные импульсы – нашей души бормотанье…
В речи моей, к сожаленью, нет краткости сильной,
Что характерна для нашего Деда:
"Жулье от науки" и "глупо-тупой" –
Эти слова, например, суть человека саму обнажали,
Покровы срывая.
Павлова ярости нет, что твердил про свинец в одном месте,
Что инженеру нужней, чем таланты,
И про артели "Свисток сентября"
На Куреневке, куда мы толпою как будто стремились…
В памяти мудрый Сахненко всплывает,
Нам объявивший, что Гровера шайбу
Наш русский товарищ открыл –
Крестьянин Максим Козолупов,
Хитрый же немец похитил бессмертную шайбу
И имя свое ей присвоил навечно…
И Кореняко седой, отчетливо нам разъяснивший,
Что ложка – не есть механизм и машина;
Ученый марксист, себя барсуком объявивший,
И врач физкультурный,
Про возможности женщин красивых твердивший…