Николай Мельниченко - Ещё вчера…

Со мной начался "разбор полетов". Оказывается, дело было так: моя женщина зацепила трос за третью крышку, не перенося трос с блочка над второй. При натяжении троса для подъема крышка немного приподнялась, пока не образовала с тросом прямую линию. Больше крышка подниматься не могла. Добросовестная женщина, стремясь быстрее окончить работу, и не дав сигнала "стоп", – крышка ведь почти не поднялась, – сунула голову и руки в "крокодилову" пасть, и начала на ощупь пересчитывать рамы. Когда лопнул трос и пасть крокодила захлопнулась, она выдернула голову и руки, снимая скальпы со всех сторон…

Комиссия признала меня невиновным, воздав, наверное, бедному Пастухову, может быть – еще кому-нибудь. Я бы воздал на полную катушку недоразвитому инженеру, который поставил мощную лебедку с тоненьким тросиком для подъема удаленных невидимых тяжестей. Да еще по системе, требующей перестановки этого тросика на различные блочки. Поднимать эти проклятые крышки ведь будут люди, еще не до конца освоившие глубины теоретической механики и сопромата.

Я же считаю виновным себя до сих пор: если бы я тогда остановился… Женю Порубайло подлатали в местной больнице, увы, – не те доктора, которые как на барабане натянули кожу на морде лица заслуженной Гурченко. (Признаюсь, – я не переношу ее после разухабистого, точнее – похабного исполнения ею песен Великой Войны, – до боли знакомых и любимых). На лице и руках Жени Порубайло, до ЧП – миловидной сорокалетней женщины, – остались большие белые рубцы… При встрече с ней, я не могу удержаться от сострадательного взгляда, а она – отворачивает лицо. Значит, считает меня виновным и она…

Половина завода буквально ходит по сахару, который, как известно, является ценным пищевым продуктом. После центрифуг сахар идет на досушивание в огромный вращающийся барабан. Барабан выдает отходы – окатыши затвердевшего сахара, сахарную пыль (кстати, пыль сахара в воздухе – взрывоопасна), и сухой сахар-песок, который должен затариваться в мешки. Мешков часто нет, и сахар ссыпается в кучу, огороженную валами из наполненных мешков в ангаре размером с футбольное поле. Высота куч – с двухэтажный дом. Периодически, когда поступают мешки, мы авралим в этом ангаре: разбиваем ломами успевший слежаться сахар, наполняем и перетаскиваем мешки. Мы попираем ногами ценный продукт. Сами мы пропитались запахом горячей патоки и сахара, сахаром питаться можем только, чтобы утолить нестерпимый голод.

Но дома у каждого есть голодные близкие, которым очень хочется принести, – нет, не пищу – просто гостинец, конфетку. Хотя бы те желтоватые окатыши – отходы сушильного барабана. Нельзя, никак нельзя. Периодически в клубе устраиваются показательные суды. Судят в основном женщин, которые несли сахар голодным детям. На выходе из завода всех тщательно ощупывают, мужчин – охранник, женщин – целых две охранницы. Ищут в потайных местах, поясах, за пазухой, тщательно проверяют сумки. Народ не безмолвствует, и часто вместо унылого "шмона" получается первоклассный балаган. Кое-кто заходится якобы от щекотки. Чернявая молодица вдруг вырывается из рук охранницы:

– Ну и надоели мне твои ласки, зараза! У меня сегодня день рождения, х Очу чтобы меня Васыль пощупав! Правда, Вася, ты ж хочешь меня пощупать?

Молоденький охранник Вася краснеет до корней волос и говорит:

– Та не положено же.

– Так давай я тебя пощупаю! – добивает бедного Васю веселая молодайка, делая к нему решительный шаг. Вася в ужасе отступает, народ от души потешается, призывая к решительным действиям, кто – Васю, кто – Марусю…

Толпа потихоньку процеживается из помещения досмотра в холодную ночь, или такое же темное утро. Многие отлучаются в сторону. Мешочек (торбу) или банку с сахаром они вынесли и припрятали во время смены, когда одиночек, идущих по делам, не ощупывают. Шумная толпа вытягивается по территории завода к входным воротам. Охрана, которая там стоит, уже досматривает только глазами: не несет ли кто стандартный мешок весом 90 кг. Покинув ворота и ступив на бурковку, можешь считать себя вольным казаком: малая толика от социалистической собственности уже навеки твоя.

Однако бывает проруха. Широкие ворота закрыты. Выход только через узкую калитку, где досмотр производит лично начальник охраны завода и особо доверенная, беспощадная к расхитителям соцсобственности, охранница. Тут уже не до шуток. Притихшая толпа молча, по одному, просачивается между рукастыми Сциллой и Харибдо М(начальник – мужчина). Все проходит благополучно. На том месте, где толпа ожидала досмотра, грязь на мостовой становится покрытой снегом. При более близком разглядывании снег оказывается сахаром…

Вот все волнения позади и… забыты. Толпа движется по еле видимой мостовой в полной ночи. Только кое-где светятся одинокие тусклые огоньки керосиновых ламп. В толпе происходит некая непонятная постороннему перегруппировка. И вдруг ночную темень пронзает тоскующий и радостный, высокий и вибрирующий девичий голос.

Ладный хор в полный голос, где басы оттеняются высокими заливистыми первыми голосами, естественно входит в темноту ночи, полностью поглощает ее, делая незаметной.

Никого не смущает, что половина слов на украинском языке, половина – на русском. Просто, это значит – песня народная, новая, – так мы говорим. Мелодия же такая, что позволяет петь полным голосом, а запевалам – оканчивать каждую строку высокими долго звучащими голосами.

Одна песня сменяется другой, голоса далеко разносятся в ночи. Село, то ли – еще, то ли – уже сонное, слушает с благоговением : "гарно спiвають дiвчата!".

Однако, пора расставаться, толпа уже здорово уменьшилась в пути. Очищенные песней, с повлажневшими глазами, люди расходятся по обыденности и повседневным заботам. Только где-то глубоко спрятана радость: завтра опять будет этот, ни с чем несравнимый, праздник души…

Я каждый день работаю на новом рабочем месте. Знаю уже почти всех рабочих и все дыры на заводе. Больше всего приходится работать на диффузионной батарее: Юлик иногда теряет юмор из-за недостатка людей. Ему дают "годных, необученных". Недавно такой кадр отправил в отходы 40 кубометров свежей свекловичной стружки. То-то, коровы радовались!