Игорь Родин - Батальон смерти

– Спасите ради Христа! – слышалось со всех сторон.

Ранеными были переполнены и наши окопы, где, казалось, даже воздух дрожал от их пронзительных призывов о помощи. Никто не мог остаться равнодушным к просьбам товарищей.

Спасать раненых вызвались пятьдесят наших ребят. Никогда раньше не приходилось работать в столь тяжких условиях. Волосы вставали дыбом от ужасных картин мучений людей. Я подхватила одного из солдат, раненного в шею или в лицо, и потащила по грязи. У другого снарядом разорвало бок, и мне пришлось предпринять несколько трудных маневров, чтобы вызволить его. Некоторые увязли в грязи так глубоко, что у меня не хватало сил их вытащить.

В конце концов я надорвалась как раз в тот момент, когда подтаскивала очередную ношу к своей траншее. Силы покинули меня, все кости ныли. Солдаты принесли немного воды, которую доставать было весьма трудно, и вскипятили мне чаю. Где-то разыскали сухую шинель и уложили спать в надежно защищенном углу. Я проспала около четырех часов и снова отправилась вызволять своих товарищей.

Весь день, как и накануне, пушки грохотали во всю мочь. Получив ночью подкрепление, мы выскочили из окопов и пошли на неприятеля. Несмотря на большие потери, наша операция была на этот раз все же более успешной, чем раньше. Увидев решительно наступающих русских, германцы поднялись для контратаки. С примкнутыми штыками и громовым «ура!» мы рванулись на врага.

Германцы никогда не любили русских штыков. И уж если на то пошло, то боялись их больше, чем любого другого вида оружия; поэтому они отказались от рукопашной и побежали. Мы преследовали их до самых окопов, и там произошла ожесточенная схватка. Многие немцы поднимали руки, сдаваясь в плен. Наша ярость устрашала их. Однако другие дрались до конца, а тем временем германские пулеметы поливали огнем свои траншеи, где тевтонец и славянин сошлись в смертельной схватке. Потом мы бросились на их пулеметные гнезда.

В этом бою наш полк захватил около двух с половиной тысяч германцев и тридцать пулеметов. Я отделалась небольшой царапиной на правой ноге и не покинула строй. Воодушевленные победой над неприятелем на первой, наиболее укрепленной, позиции, мы двинулись ко второй линии окопов. Огонь противника существенно ослабел. Нас ждал большой успех, так как за довольно слабо укрепленными второй и третьей линиями обороны открывалась на многие версты зона необороняемой территории.

Наша атакующая цепь была всего в семидесяти шагах от следующих неприятельских траншей, когда вдруг поступил приказ генерала Вальтера остановиться и вернуться на исходные позиции. Как солдаты, так и офицеры были просто ошарашены случившимся. Наш полковник установил связь с генералом по полевому телефону и объяснил ему обстановку. Но генерал был неумолим и стоял на своем. Всех так возмутил предательский приказ, что, если бы кто-то из нас мог взять на себя ответственность в тот момент, мы, без сомнения, одержали бы крупную победу, потому что полностью прорвали оборону противника.

Разговор между полковником и генералом закончился ссорой. Генерал, по-видимому, не ожидал, что мы прорвем первую линию вражеской обороны. Ведь который раз волны атак русских солдат разбивались на этой полосе, и с такими тяжелыми потерями. Но, как считали тогда у нас, предательский план генерала как раз и состоял в том, чтобы уничтожить как можно больше наших солдат.

Однако дисциплина была тогда суровой, и приказы оставались приказами. Пришлось отойти. Но мы настолько устали, что требовался отдых. В те дни – 7 и 8 августа – наши ряды пополнились новобранцами. Потери же были неисчислимы. Повсюду трупы, как грибы после дождя, и без счета раненые. Нельзя было сделать и шагу, чтобы не наткнуться на убитого – русского или немца. Окровавленные ноги, руки, а иногда и головы лежали разбросанные в грязи.

Это было самое ужасное наступление, в котором я когда-либо участвовала. В историю оно вошло как сражение у Поставы. Мы провели одну ночь в захваченных германских траншеях. То была ночь незабываемых ужасов. Тьма – непроглядная. Вонь – удушающая. Вся местность покрыта болотами грязи. Многие из нас сидели на трупах, а кто-то клал свои уставшие ноги на тела мертвых. Нельзя было вытянуть руку, чтобы не наткнуться на безжизненное тело. Нас мучил голод. Хотелось согреться. При виде этого страшного зрелища у меня по телу ползали мурашки. Я хотела встать и в поисках опоры рукой коснулась лица мертвого человека, прижатого к стенке окопа. Вскрикнув от страха, я поскользнулась и упала. И тут мои пальцы утонули в чьем-то разорванном животе.

Меня охватил ужас, какого я еще никогда не испытывала, и я завопила как сумасшедшая. Крики донеслись до офицерского блиндажа, и оттуда послали человека с ручным электрическим фонарем на поиски Яшки, которую считали раненой.

В блиндаже было тепло и уютно, так как здесь раньше помещался полковой штаб неприятеля. Мне дали чаю, и я мало-помалу пришла в себя.

Вход в блиндаж был теперь направлен в сторону неприятеля. Он знал его точное расположение и сосредоточил на нем свой огонь. Хотя блиндаж и был непробиваем для снарядов, однако под непрерывным обстрелом вскоре начал проседать. Один из разрывов почти полностью заблокировал вход обломками бревен. Наконец снаряд пробил покрытие. Свет погас. Пятеро были убиты, нескольких ранило. Я лежала в углу, заваленная обломками бревен и телами солдат и офицеров, среди которых имелись раненые и убитые. Кругом слышались неописуемые стоны. Когда сверху доносился зловещий вой очередного снаряда, я всякий раз прощалась с жизнью. Нечего было и думать о том, чтобы сразу же выбраться из-под завала и убежать, пока снаряды с грохотом падали в эту дыру. Когда обстрел закончился и меня спасли, я с трудом могла поверить в то, что осталась невредимой.

На следующий день я разыскала тело поручика Боброва. Предзнаменование, о котором он говорил, оказалось верным. В прошлом школьный учитель, он стал бесстрашным воином, оставаясь человеком благородных побуждений. Я выполнила просьбу Боброва и через нашего доктора отправила кольцо и письмо погибшего его жене. У нас в полку было около двух тысяч раненых. А когда подобрали убитых с поля боя и из траншей, они вытянулись длинными рядами под ярким солнцем в ожидании вечного покоя в огромной братской могиле, вырытой для них в тылу.

Склонив головы в глубокой скорби, отдали мы последние почести нашим товарищам. Они положили свои жизни, как истинные герои, не подозревая, что попросту принесены в жертву негодяем предателем.

Десятого марта, все еще не оправившись от ужасного ощущения, вызванного соприкосновением с изуродованными телами убитых солдат, я была отправлена в дивизионный полевой госпиталь на трехдневный отдых. А 14 марта, в день, когда назначили новое наступление, снова вернулась в окопы. Германские позиции еще не были достаточно укреплены, и мы заняли их первую линию без серьезных потерь. Затем последовал двенадцатидневный отдых, во время которого нас переформировали. Ранним утром 18 марта, после не очень успешной артиллерийской обработки позиций неприятеля, был отдан приказ идти в атаку. Мы продвигались вперед под неослабевающим огнем противника, оставили позади ничейную полосу и вновь наткнулись на проволочные заграждения немцев, не тронутые огнем нашей артиллерии. Ничего не оставалось, как отступить. И вот когда я бежала назад, в правую ногу ударила пуля, раздробив кость. Я упала. В сотне шагов от меня находилась первая линия вражеских окопов. Над головой свистели пули, поражая отступавших.