Игорь Родин - Батальон смерти

– А вот и то, что мы ищем! – воскликнул Пугачев, хватая освященный в церкви мешочек. – Тут, верно, и письмецо от Корнилова!

Мешочек разодрали тут же, и из него выпал свернутый листок бумаги, на котором женской рукой была написана молитва во спасение воинов. Я заметила, что разрывать наплечник грешно и что этот грех падет на их головы, а сама зашивать его не стану. И тогда один из солдат достал иголку с ниткой и зашил мешочек.

Комитетчики извинились, что им пришлось обыскивать меня подобным образом.

– Ну и что же вы теперь сделаете со мной? – спросила я.

– Мы тебя расстреляем! – ответил Пугачев.

– За что? – спросила я в полном отчаянии.

Этот зверюга не ответил. Он лишь ухмылялся.

Петрухин боялся защищать меня слишком откровенно, потому что его могли заподозрить в содействии шпиону. Он предпочитал помогать мне не открыто, а через возглавляемых им членов комиссии, оказывая воздействие на каждого из них. Именно по предложению Петрухина следственная комиссия решила передать мое дело главнокомандующему Саблину для рассмотрения и вынесения окончательного приговора. Как я догадывалась, Петрухин пошел на эту хитрость, чтобы спасти меня от немедленной казни. Члены комиссии не сомневались, что меня ждет верная смерть. Тем не менее я была глубоко благодарна Петрухину за проявленную гуманность. Он обладал редкими качествами, не свойственными большевикам.

Меня отвели в железнодорожный вагон, который использовался для содержания офицеров и других арестованных. Эта была камера смертников. Живым оттуда не уходил никто. Когда меня ввели в вагон, раздались крики:

– Бочкарева! Как же вы сюда попали? Шли от Корнилова?

– Нет, – ответила я, – ехала в Кисловодск.

В вагоне находилось около сорока человек, в основном офицеры. Среди них было даже два генерала. Они страшно удивились моему появлению. Когда конвоиры ушли, пленные стали более разговорчивыми, некоторым из них я даже рассказала, что действительно была у Корнилова. Никто из пленных не подал мне надежды на спасение: все они примирились с мыслью о неизбежной смерти.

Один из генералов, старый уже человек, подозвал меня жестом, и я села подле него.

– У меня есть дочь, такая как вы, – сказал он печально, обняв меня за плечи. – Я много слышал о ваших доблестных делах и полюбил вас как дочь. Никак не ожидал встретить вас здесь, в этом гиблом месте. Как же все ужасно! Вот мы здесь сидим, лучшие люди Отечества, и нас расстреливает, пытает и мучает озверевшая толпа негодяев. И если бы это было на пользу России! Но ведь Россия в этот самый момент пропадает, гибнет. Может быть, Господь вам поможет. Тогда отомстите за нас…

Я не выдержала и, содрогаясь от рыданий, прислонилась головой к плечу генерала. Старый вояка тоже не смог сдержаться и заплакал вместе со мной…

Вдруг все остальные офицеры запели. Они пели от отчаяния, чтобы не пасть духом. Я же плакала долго и горько. И молилась за свою мать. «Кто позаботится о ней? – взывала я к Богу. – Ей придется на старости лет ходить с протянутой рукой, если меня тут расстреляют». И от этих мыслей жизнь вдруг стала мне особенно дорога, та самая жизнь, которой столько раз рисковала. Нет, я не хочу умирать позорной смертью. Не хочу лежать поверх земли, не хочу, чтобы меня, как падаль, клевало воронье.

«Почему Ты не дал мне умереть от вражеской пули? – спрашивала я у Бога. – Неужели жестокая расправа – это все, что я заслужила от моего народа?»

Дверь распахнулась. В вагон ввалилось около сорока солдат. В руках у вожака был список.

– Бочкарева! – выкрикнул он меня первой.

Почему-то сердце мое запрыгало от радости. Я подумала, что меня отпускают. Но офицеры сразу рассеяли мои надежды, объяснив, что это вызывают тех, кого поведут на казнь. Я выступила вперед и ответила:

– Здесь!

– Раздевайся!

Приказ обескуражил меня. Я стояла не двигаясь.

Ко мне подошли солдаты, подтолкнули к выходу и повторили приказ несколько раз. Я наконец поняла, что́ от меня требуют, и стала раздеваться.

Вслед за мной вызвали старого генерала и еще нескольких офицеров. Каждому из них приказали снять мундир и остаться в исподнем.

Большевикам была нужна любая военная форма, а это был самый простой и дешевый способ приобретения.

Слезы ручьем текли по моим щекам. Старый генерал стоял рядом со мной.

– Не плачьте! – успокаивал он. – Мы умрем вместе.

Далеко не все пленные оказались в нашей группе. Оставшиеся расцеловали меня на прощание. Какое сердце выдержало бы эту сцену расставания!

– Через час или два придут за нами, – говорили они, подбадривая нас.

Я разулась, сняла с шеи образок и, прижав его к груди, упала перед ним на колени.

– Почему я должна принять такую смерть? Три года я терпела испытания и лишения, защищая свое Отечество. И такой позорный конец – вся награда за это? Помилосердствуй, Пресвятая Дева! Если не ради рабы Твоей Марии, то ради моей несчастной матери и престарелого отца! Помилосердствуй! – кричала я.

Тут я совсем обезумела и впала в истерику. Немного погодя какой-то офицер подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:

– Вы русский офицер. Мы умираем за правое дело. Будьте мужественны и примите смерть достойно, как подобает офицеру!

Я сделала над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы прекратить рыдания и успокоиться. Потом поднялась и объявила конвоирам:

– Я готова.

Нас вывели из вагона в нижнем белье. Поблизости находилось место бойни, где были свалены в кучу сотни трупов. Когда мы подходили к этому месту, появился с торжествующим видом Пугачев. Он возглавлял расстрельную команду примерно из ста человек – матросов, солдат и других красногвардейцев.

Окружив плотным кольцом, нас повели к небольшому пригорку и поставили в линию спиной к возвышению. Позади и перед нами, слева и справа, а также у самых наших ног лежали трупы – по меньшей мере тысяча. Это был ужас из ужасов. Запах от разложившихся трупов душил, сжимая горло. А на палачей он, по-видимому, не очень действовал. Они к нему привыкли.

Меня поставили с краю шеренги, рядом со старым генералом. Нас было двадцать человек.

– Ждем комиссию, – объяснил Пугачев задержку в процедуре.

– Как приятно! – говорил он, потирая руки и смеясь. – У нас сегодня женщина.

– Ах да, – как бы между прочим вспомнил он, обращаясь ко всем. – Можете попросить, чтобы ваши тела переслали родным для захоронения, если вы того желаете, и написать письма домой. Можете попросить и о других милостях.

Тревога ожидания казалась столь же жуткой, как и все здесь. Лица офицеров выражали ненависть к этому извергу Пугачеву. Никогда в жизни я не встречала более извращенного и кровожадного человека. Даже и не думала, что такого можно сыскать в России.