Лео Бретхольц - Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Во время двадцатичасовой поездки я наблюдал, как австрийский ландшафт постепенно переходил в немецкий. По мере продвижения на северо-запад моросящий венский дождик превратился в настоящий ливень. Я ехал вместе с двумя монахинями, которые молчаливо сидели в купе. Мог ли я найти у них утешение? Несомненно, ни коричневорубашечники, ни солдаты не должны были бы нарушить их святое присутствие. Но в этой стране произошло так много непредвиденного, что уже ни в чем нельзя было быть уверенным.

Когда в марте Гитлер вошел в Вену, австрийское архиепископство приветствовало его официально словами одобрения, отметив усилия нацистов «отразить опасность всеразрушительного безбожного большевизма» как «великое историческое событие».

Однако спустя несколько месяцев официальные восхваления умолкли. Были закрыты католические школы, начали конфисковать церковное имущество. На службе в венском Штефансдоме [5] Штефансдом (Stephansdom) — кафедральный собор Святого Стефана. 7 октября 1938 года кардинал Инницер сказал в завуалированной форме тысячам молодых людей, чтобы они не дали ввести себя в заблуждение. Затем на площади Штефансплац огромная толпа молодых католиков скандировала: «Мы хотим видеть нашего архиепископа», как пародию на эхо призывов «Мы хотим видеть нашего фюрера», адресованных Гитлеру. Следующим вечером группа гитлерюгенда штурмовала резиденцию архиепископа. Они разгромили все, что находилось внутри, и выбили окна. Один из священнослужителей был выброшен в окно. Полицейские и пожарные появились только час спустя.

Через несколько дней австрийские чиновники высмеяли «священников, вмешивающихся в политику и пытающихся подстрекать народ против государства». Потом они пошли дальше: обвинили евреев; затем чехов. Отцы церкви быстро научились держать язык за зубами.

Судетская область Чехословакии была уже поглощена Гитлером. Последние два дня сентября ведущие политики Германии, Франции, Италии и Великобритании на встречах в Мюнхене решали судьбу чехов. Ни один представитель Чехословакии на эти встречи приглашен не был. Гитлер заявил, что это — последняя страна, которая ему нужна. Премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, в тщетных попытках спасти свою страну от войны, дал согласие на присоединение Чехословакии к Германии без кровопролития. «Мир и спокойствие в наше время», — назвал он это. Чехословакия, так же как и Австрия несколько месяцев назад, прекратила свое существование: 15 марта 1939 года страны не стало, был установлен режим фашистского протектората над Богемией и Моравией. Словакия стала самостоятельным государством, сотрудничающим с Третьим рейхом.

Петля, накинутая на Восточную Европу, начала затягиваться. Когда Чехословакия пала, Венгрия содрогнулась. Тысячи евреев, бежавших из Польши, были высланы назад вследствие ужесточения законов об иммиграции. Было очевидно, что необходимо бежать. Но как?

В поезде, в маленьком купе, я рассматривал монахинь, но не говорил ни слова. Святые женщины были незнакомы мне, а любой незнакомец мог быть опасен. Были ли они из тех католиков, которых возмущал нацистский контроль над школами, или их уже запугали до полного повиновения? Непреодолимое молчание повисло над нами.

Через несколько часов, убаюканный шелестом дождя и движением поезда, я заснул. Когда я проснулся, поезд подошел к вокзалу во Франкфурте. Монахини пошли к выходу, и это немного встревожило меня. До рассвета было далеко, и все еще сотни километров отделяли меня от Трира. Я вытащил из кармана брюк записи. В них стояло, что мне необходимо делать после того, как я покину поезд. Я выучивал все так, как будто готовился к очень важному экзамену, во время которого у меня не будет возможности пользоваться шпаргалками.

Я должен буду разыскать в Трире маленькое бюро Еврейского совета и там найти кого-нибудь из Комитета помощи Эзра. Слово «Эзра» само означает «помощь». В этом бюро мне помогут найти надежное убежище, где я смогу прятаться несколько дней, ожидая известий от господина Беккера, который должен отвезти меня в Люксембург.

Я думал о Дитте, такой маленькой и такой одинокой в больнице. Я думал о маме и Генни, стоящих в тумане рядом с трамваем, на котором я уезжал. О моих родных и о прощаниях, прощаниях, прощаниях…

Безумие охватило весь континент, и никто не знал, где можно найти убежище. Неделю тому назад фельдмаршал Герман Геринг провозгласил, что, если возникнет необходимость, можно будет организовать гетто в больших городах. Впервые речь зашла о еврейских трудовых бригадах. Как же взбрело мне в голову отправиться из вновь присоединенных земель в старую Германию, в самую сердцевину этого безумия? Удастся ли мне выскользнуть оттуда без бумаг?

Трир был не таким, как я ожидал. Когда на следующий день после полудня я вышел из вокзала, то увидел вполне мирный город. По сравнению с ним Вена казалась водоворотом: горожане находились в постоянном эмоциональном возбуждении, как будто хотели убедить самих себя, что они — истинные арийцы, верные сторонники Гитлера. Новизна происходящего все еще захватывала их. У немцев же, живших с Гитлером уже несколько лет, пыл немного охладился. Да и можно ли постоянно держать народ в состоянии экстаза? На улицах Трира было не так уж много солдат. Казалось, никто не вышагивал особо горделиво. Город не кишел самодовольными, упивающимися властью людьми. Я посмотрел вверх и увидел во всех окнах цветочные ящики. Это показалось мне оазисом изящества.

Лишь погода была угрожающей. Небо потемнело, и, когда я добрался до маленького запущенного бюро Еврейского совета, пошел дождь. Еврейское население Трира, которое и раньше было небольшим, теперь составляло всего несколько тысяч человек.

— Меня зовут Лео Бретхольц, — представился я мужчине средних лет.

— Я так и подумал, — ответил он. — Как вы доехали?

Я был рад, что меня, юношу, пустившегося в бегство, уже ожидали. В бюро было два стола, пишущая машинка и шкаф для бумаг. Наша встреча была короткой и деловой, и я немного занервничал.

Мне сказали, что я должен пойти на Петер-Фридхофен-штрассе, 13, где я найду себе комнату на несколько дней и еду. Тринадцать — несчастливое число, так же как и слово «Фридхоф». На немецком языке оно означает «кладбище». Тринадцатый номер на кладбище. Но я оставил свои мрачные мысли при себе.

— Не нужно называть там свою фамилию, — добавил он. — Достаточно имени.

— А кто там будет? — спросил я с наигранным спокойствием.

— Die Barmherzigen Вrüder, — улыбнулся мой собеседник. «Братья милосердия».

— Братья? — удивился я.

— Счастливо!

Значит, теперь я остановлюсь в монастыре, где буду зависеть от францисканских братьев. Хорошие люди, хорошие неевреи.