Лео Бретхольц - Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

Я упаковал свой рюкзак, и прежде чем уехать из Баньера в Котре, мы попрощались с теми, кого оставляли: с Менделем Спирой и его радиоприемником, с его женой и двумя дочерьми, с певцом Альбертом Гершковичем.

В Котре мы въехали в дом на холмистой улице. Поскольку рацион был скудным, Йозеф Фрайермауер стал выращивать овощи. Жители города были дружелюбны, и мы беззаботно проводили лето. Я ходил в горы с Йозефом Гишлидером и играл с ним в бильярд в местном кафе. Мы размышляли о бегстве, но, уйдя достаточно далеко от города, смогли увидеть укрепленную колючей проволокой границу между Францией и Испанией и поняли, что часовые Франко охраняют ее. Хотя нам удалось спрятаться от мира, полного смятения, нам некуда было деться от тех опасностей, которые, несомненно, надвигались на нас.

— Идите погулять, — сказала мне и Анни Рашель, привычно добавив, — и Нетти возьмите с собой.

Мы с Анни переглянулись. Итак, мы гуляли по окрестностям, притворяясь беззаботными молодыми людьми, и уверяли друг друга, что выживем среди этого безумия.

Однако все новые и новые слухи и сообщения обрушивались на нас, как удары. В Дранси, пригороде Парижа, был организован лагерь. Сообщали, что оттуда шли товарные поезда, груженные людьми. Они шли на восток. Доходили слухи об ужасах, происходящих в лагерях на востоке.

В июле маршал Петен установил классификацию евреев. Во Франции были теперь французские евреи, менее французские и иностранные евреи. В тот момент французские евреи могли чувствовать себя в безопасности, но это не касалось иностранных евреев.

В августе начались облавы. Аресты, заключения. Механизм организованных убийств приобретал новые чудовищные размеры. Лагерь в Дранси заполняли, а затем, после того как заключенных в товарных поездах отправляли на восток, заполняли снова. В конце августа от мэра Котре месье Салль-Лафо просочилась информация, что на следующий день состоится большая облава на евреев. Предупреждение с быстротой молнии распространилось в еврейской общине, и мы лихорадочно строили предположения: правда ли это, можно ли доверять мэру. Началась паника. В течение нескольких часов нужно было решить вопросы жизни и смерти. Одни слухи следовали за другими. Да, облава будет, но местное население готово спрятать нас. Прекрасно! Но можно ли им довериться? Или это только часть громадной паутины лжи? Не полагайся ни на кого, говорила мне мама.

Мэр, говорили нам, человек надежный, закоренелый социалист, участвовал в последней войне и ненавидел немцев. Он неслучайно способствовал распространению предупреждения.

Мы собрались все вместе дома и приняли срочное решение: с этого момента каждый идет своей собственной дорогой, прячется как можно лучше и пережидает облаву; затем, когда все снова успокоится, возвращается назад.

Мы с Йозефом Гишлидером и еще двумя парнями, прихватив с собой одеяла и еду, достаточную на день, спрятались в горах. Горы были покрыты почти непроходимыми зарослями. Мы карабкались вверх около получаса и остановились на поляне, окруженной со всех сторон густым кустарником, чувствуя себя защищенными, в безопасности, радуясь хорошей погоде. Оставаясь незаметными, мы могли видеть верхушки красных крыш и силуэт колокольни. Было послеполуденное время душного августовского дня.

Этой ночью мы спали на земле. Засыпая, я мечтал провести остаток войны в таком же безопасном месте. Возможно, мы могли бы построить здесь хижину или даже крестьянскую усадьбу. Когда рассвело, мы решили еще немного подождать. День сменился вечером, а когда стемнело, мы начали осторожно спускаться.

В городе было спокойно, и мы вздохнули с облегчением. Улицы выглядели пустынно, нигде не видны жандармы, не слышны голоса, и вскоре мы были дома — нервные, вспотевшие, с колотящимися сердцами, но живые.

Эту ночь я спал на койке в кладовке на чердаке. Поскольку у Фрайермауеров было бельгийское гражданство, их пока не трогали. В первую очередь арестовывали немецких, польских и русских евреев, а также евреев, не имеющих гражданства.

— Мы тебя запрем, — сказал Йозеф Фрайермауер следующим вечером.

Он закрыл висячим замком деревянную дверь, ведущую в мое укрытие. Дверь состояла из трех вертикальных досок, скрепленных поперечной планкой, но между досками были щели, сквозь которые можно было смотреть наружу. С кровати была видна лестница. Я заснул, а проснувшись, думал об Анни.

Милая Анни. Она пообещала принести мне утром завтрак. Любимая Анни, она держала меня за руку, когда мы гуляли по улицам, и поглаживала по плечу, когда мне было тяжело на душе. Она будила во мне очень нежные чувства, светлые и романтические, но одновременно и желание защитить ее.

— После войны, — говорил ее отец, — ты будешь жить в Бельгии.

Остальное подразумевалось, мы перемигивались, как счастливые заговорщики: я буду жить у них в семье и, возможно, женюсь на Анни, если, конечно, мы все останемся живы.

Я лежал на кровати, когда услышал голоса, а потом шаги, поднимающиеся по лестнице. Это была Анни, разговаривающая с кем-то по-французски. Я весь сжался. Фрайермауеры всегда говорили между собой по-фламандски или на идише. Голос Анни становился все громче и возбужденнее.

— Его здесь нет, — сказала она.

— Посмотрим, — ответил мужской голос.

Я медленно поднялся с кровати, стараясь не издать ни единого звука, который бы выдал меня. Один скрип, один-единственный шорох — и я пропал. На четвереньках я прополз от кровати к двери и посмотрел сквозь щели почти у пола. Сердце мое безумно билось. Голоса умолкли, но я мог видеть Анни. Она стояла на лестничной площадке как раз перед дверью, и жандарм прижимал ее к стене. Дрожь в моем теле перешла в конвульсии.

— У вас должен быть ключ, — сказал жандарм. Его голос звучал властно, и одновременно с нескрываемым пренебрежением.

— У нас его нет, — ответила Анни.

— Как же вы входите в это помещение? — спросил он.

Искал ли он действительно меня или только свободную комнату, где мог бы соблазнить Анни? Тошнота подкатила у меня к горлу.

— Мы не ходим туда, — сказала Анни.

— Знаешь, я ведь могу взломать эту дверь.

Я огляделся по сторонам, надеясь найти укрытие в укрытии.

— Мы не пользуемся этим помещением, — уточнила Анни. — Это чулан хозяев. Мы здесь только съемщики.

Жандарм подошел к двери. Я остался стоять на четвереньках, боясь шелохнуться и вызвать этим хор скрипящих досок. Жандарм потряс висячий замок, положил руки на деревянную панель и сильно надавил. Я чувствовал, как он пытается заглянуть в кладовку, и надеялся, что он не заметит меня внизу под дверью.

— Пожалуйста, — произнесла Анни умоляюще.

Ответа не последовало — жандарм не тронулся с места. И снова Анни: