Лео Бретхольц - Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе

— А там?

— А там… — сказал он. — Если вы смогли сбежать из этого поезда, то и в Париже у вас не должно быть проблем.

Он произнес это как полицейский в Люксембурге, подшучивающий надо мной после того, как я переплыл Сауэр. Все познается в сравнении: если ты смог переплыть реку, то преодолеешь проблемы и на суше. Если ты смог убежать из товарного поезда, идущего в Аушвиц, то уж поездку в Париж переживешь.

В Париже я постараюсь найти свою тетю Эрну. Она, самая младшая сестра моей мамы, переехала в Париж в 1930 году, выйдя там замуж. Последний раз я видел ее в 1936 году, когда она вместе с сыном Полем приезжала в Вену. Теперь Поль прятался где-то во Французских Альпах, а тетя Эрна нашла надежное убежище у одного священника, знакомого с доброжелательным лейтенантом полиции. Я знал, где она живет.

— Манфред, — сказал я, когда поезд покатил в направлении Парижа, — через тридцать лет, когда мы будем это вспоминать, нам будет все это представляться сном.

— Ты с ума сошел? — оборвал он меня. Слегка глуповатое выражение, которое было на его лице даже в самые тяжелые времена, пропало. — Ты дурак.

— Почему ты так говоришь?

— Через тридцать лет… — сказал он саркастически. — Как можно думать, что будет через тридцать лет, когда неизвестно, что будет завтра?

— Потому что, — ответил я, — ничего невозможного больше нет. После этого прыжка из поезда. Ничего.

— Ничего, — передразнил он. — У нас даже документов нет. Мы вообще не знаем, куда нам идти, когда приедем в Париж.

— Улица Сен-Мор, — сказал я. — Номер 49.

Девятого ноября 1942 года мы приехали в Париж, через день после того, как войска стран антигитлеровской коалиции высадились в Северной Африке. Прошло ровно четыре года с той ночи, когда Беккер остановил на шоссе машину и мы смотрели на небо, охваченное пламенем от огней Хрустальной ночи. Сегодня немцы оккупировали уже всю Европу. В Париже на Восточный вокзал прибывали немецкие солдаты, получившие отпуск, другие отправлялись отсюда на фронт. Город медленно приобретал вид оккупационной зоны. Мы отворачивались, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Бросилось в глаза невообразимое: немецкие солдаты, крепко обнимающие французских девушек.

— Ради всего святого, не снимай перед ними шляпу, — язвительно сказал я.

Снять береты означало обнажить перед всеми наши бритые головы. У нас не было документов, не было волос на головах, не было еврейских звезд на куртках. Мы блуждали по улицам Парижа в поисках жилища тети Эрны, пока не нашли его в одиннадцатом arrondissement (районе). Было уже далеко за полдень.

Одиннадцатый район Парижа всегда населяло огромное число евреев, однако вследствие депортации еврейское население значительно сократилось. Мы увидели несколько человек с желтыми звездами на куртках. Нам доводилось видеть это уже и в Дранси, но Дранси был лагерь. А это был Париж, родина Виктора Гюго, Эмиля Золя, Луи Пастера, родина людей милосердных. Город света стал городом, где евреи были заклеймены для убиения.

Никто не ответил на наши звонки в тетину входную дверь, но открылась дверь на третьем этаже, и женский голос спросил:

— Вы кого ищете?

— Мадам Шерер, — ответил я. — Я ее племянник.

Женщину звали мадам Анжель. Приблизившись к нам, она внимательно вгляделась в наши лица.

— Ее сегодня нет дома, — сказала она. — Я не знаю, где она.

Потом добавила осторожно:

— Я не знала, что у нее есть племянник.

— Она сестра моей матери, — пояснил я. — Мой кузен Поль с ней?

Я знал, что его нет, но употребляя его имя, я надеялся завоевать ее доверие. Мадам Анжель стала менее напряженной. Она была седоволосая, полная и немного угрюмая. Она повернулась и исчезла в квартире. Когда она появилась снова, на ней были пальто и шарф.

— Подождите здесь, — сказала она. — Посмотрю, смогу ли я ее найти.

Полчаса спустя появилась тетя Эрна. «Моп Dieu, mon Dieu! — воскликнула она. — Боже мой, Боже мой!» Когда мы обнялись, она заплакала. Мадам Анжель и Манфред смотрели на нас. До этого я видел тетю только три раза, но наши объятия сразу же стерли любую отчужденность между нами. Она была тридцатипятилетняя симпатичная брюнетка. Ее муж, военнопленный, бежал, добрался до Парижа, в Париже был снова арестован и депортирован. Больше он никогда не вернулся. Мы с Манфредом пошли за ней в ее крошечную квартиру на четвертом этаже.

Мы не ложились допоздна, и она рассказала мне о Поле. Она его отослала, когда французская полиция начала массовые аресты. Сейчас он живет на ферме.

— Мне его очень не хватает, но я хочу, чтобы он выжил, — пожала она плечами.

Наша одежда кишела паразитами. Тетя Эрна забрала ее, положила в мешок и что-то туда побрызгала. Утром она постирала одежду, пропарила ее и дала каждому из нас новую рубашку. Это были рубашки мужа. Потом она показала нам дорогу к общественным баням, рядом с площадью Тампль.

— Отмоете грязь, — сказала она.

— А не опасно выйти наружу?

— Боюсь, что необходимо, — ответила тетя. — Баня не может прийти к вам.

В ее квартире, да и во всем доме, не было ванных комнат. Туалеты располагались в коридоре. Тетина квартира была маленькой, но она хотела, чтобы я остался у нее. Она была одинока. Наша семья была теперь рассеяна по всей Европе, и никто из нас не знал, кто еще жив, а кто нет.

— Мы хотим пробираться на юг, — пояснил я.

Я был сыт по горло от убежищ на чердаках, от укрытий в крохотных каморках, от поездок в товарных поездах, переполненных людьми, которые не могут протиснуться сквозь окно с металлическими прутьями.

Недели две мы оставались в квартире у тети Эрны. Мы читали в ежедневных газетах информацию о войне и ждали нужный момент. Гитлер заявил маршалу Петену, что Германия не может далее сохранять перемирие, что должны быть приняты новые меры, чтобы остановить агрессию со стороны антигитлеровской коалиции. Не прошло и нескольких дней, как премьер-министр Пьер Лаваль поклялся еще более плотно сотрудничать с Германией. Он сказал: Британия и Америка «разрывали Францию на части… Соглашение с Германией — основа гарантии мира в Европе». Немецкие войска маршировали теперь по всем областям Франции, исключая средиземноморское побережье.

Казалось, жизнь на улицах в некотором роде похожа на довоенную. Были открыты французские театры, так же как ипподром и биржа. На площади Республики и на Монмартре мы видели много французских девушек, прогуливающихся за руку с немецкими солдатами. Они открыто льнули к ним, полагая, вероятно, что поступают мудро, встав на сторону победителей.

Однажды утром тетя обмолвилась об удостоверениях личности. Она знала человека по имени Давид Рапопорт, на улице Амело, недалеко от нас. Рапопорт был легендой подполья — человек, родившийся на Украине, стал активистом в рядах сионистских социалистов. Он перебрался в Париж и помогал евреям, цепляющимся за последние крохи свободы и достоинства.