Иван Калинин - Под знаменем Врангеля: заметки бывшего военного прокурора

Но если казачьи политики легко бросались из стороны в сторону, ища выгоды, то сознание своей вины перед Советской властью вынуждало казаков-воинов покамест не спешить в Россию. Мамонтовцы менее всего склонялись к мысли о том, что им сейчас можно безболезненно возвратиться домой. Однако и они сознавали бесцельность лагерного сидения.

— Раз Врангелёв не могет кормить братву, чего ж зря нас мучить. Нужно будет в поход, — кликните клич, мы соберемся. А теперь — довольно нам этих обезьяньих констертов… Будет! — говорили некоторые перед уходом.

Одним из первых бежал из Санджака в Болгарию, вместе со всеми своими подчиненными, вахмистр 2-й Донской артил. бригады Илларион Васильевич Титов. Это был выдающийся старый служака, энергичный, деловой казак. В Крыму он до последнего момента оставался верен боевому долгу. Когда, среди общего бегства, все думали о спасении своей шкуры и своего имущества, Титов до конца берег казенное добро, непригодное для «вагона», и был единственным начальником, который довез до Керчи свои орудия. За такой редкий пример исполнения долга он получил, уже в Турции, благодарность в приказе по корпусу.

Это внимание начальства ничуть не разубедило его в том, что играть в армию на чужбине не следует. Моральный авторитет этого бравого служаки был так велик, что даже некоторые офицеры покорно встали под его начальство, когда он повел партию в неведомую даль. Я познакомился с ним в 1922 году в Варне, где он работал на виноградниках вместе с теми, кого увлек за собою из-под опеки Врангеля. Вся его группа зарабатывала себе кусок хлеба горбом, но ни на один миг не раскаивалась в том, что порвала связь с армией. Когда в том же году среди казачества началось движение в пользу массового возвращения на родину для мирного труда, эти честные ребята немедленно встали под развернувшиеся тогда в эмиграции советские знамена.

Те донцы, которые использовали гражданскую войну для своего обогащения и вывезли на чужбину кой-что из награбленных драгоценностей, стремились уйти из лагерей легально, раздобывали паспорта, уезжали в Константинополь или другие места и открывали торговые предприятия. Нищие же, не имевшие за душой ни одного золотника благородного металла, сидя в Санджаке, изобретали самые невероятные способы для добывания средств. Так, некоторые храбрецы, не имевшие понятия об артиллерийском деле, начали разряжать турецкие снаряды, кое-где оставшиеся в сараях. Добытый таким путем порох продавался туркам. Затея кончилась печально. Однажды произошел взрыв, и несколько человек поплатились жизнью за свое легкомыслие.

Между тем, пока вождь готовился до бесконечности мариновать покорных ему людей в лагерях, французы стали все более и более задумываться над тем, как бы избавиться от содержания такого громадного количества дармоедов. Выдача пайка полутораста тысячам крымских беженцев давила французский бюджет, и без того не особенно здоровый после изнурительной мировой войны. Правда, они рвали, что могли с Врангеля. «Благородная» Франция, «бескорыстно» помогавшая белому стану в крымский период, за границей силилась возмещать свои потери и убытки захватом русского торгового флота и вывезенного русского имущества.

Целый ряд причин побуждал французов убрать казаков из Чаталджинских лагерей. Уже в декабре они объявили, что пребывание донского корпуса в этом районе временное и что для более продолжительной стоянки ему предназначен о. Лемнос. Беженцев деникинской эвакуации, «гостей английского короля», проведших лето 1920 г. на этом острове, теперь перевезли в Салоники или на Кипр. Англичане, обеспечившие своим гостям весьма сносное существование, хотели подальше убрать их от французских гостей, чтобы не вызывать у последних зависти и досады на своих опекунов. Из донских частей на Лемнос с самого начала попало только одно военное училище.

Основную причину, побуждавшую французов сослать донцов на Эгейское море, несомненно, следует искать в их боязни нашествия Кемаля и восстания фракийских турок. Изголодавшиеся авантюристы легко могли предложить свое оружие турецкому патриоту. Для французов не составляло тайны, что турки очень сочувственно относились к русским беженцам, видя в них таких же жертв французской алчности, как и весь турецкий народ; что мужественный анатолийский лев производит сильное впечатление на воинственных врангелевцев; что агенты Кемаля не дремлют и вербуют русских солдат, из числа природных уроженцев Кавказа, в свою армию.

Была и другая причина нашей будущей ссылки на Лемнос. Врангель и атаман Богаевский ее угадывали нюхом. На безжизненном острове, отрезанные от мира и влияния вождей, многие казаки скорее согласятся на возвращение в Россию. Французы понимали, что среди врангелевцев есть немало такого элемента который выехал из Крыма зря и которому на родине не угрожает никакая опасность. Знали они и о том, что есть такие группы, которые сами добиваются отправки в Россию. Поэтому они предполагали в январе снарядить пароход и кликнуть среди эмигрантов клич: кто на родину?

Врангель ничего так не боялся, как репатриации. Особенно беспокоила его возможность отъезда казаков, детей народа. Это наносило страшный удар белому стану, который всегда ссылался на то, что народ идет за ним, а не за большевиками. Чувствуя ложь этого утверждения, белый вождь принимал все меры к тому, чтобы не допускать как агитации за возвращение в Россию, так и опроса французами его воинов для записи желающих вернуться на родину. Боязнь конфуза перед «демократической» Европой, равно как и нежелание утратить пушечное мясо, годное на случай новых авантюр, побудили Врангеля и его лакеев, казачьих атаманов, еще с декабря 1920 г. начать ту ожесточенную борьбу против возвращенческого движения, которая в 1922 году приняла характер физического истребления более активных работников по репатриации.

Вождь был слишком умен, чтобы не видеть, что в таких условиях, в которые его войска поставлены в проливах, от его армии скоро не останется и следа. Те, кого не прикончат тиф и другие болезни, все равно разбегутся сами. Чтобы хоть как-нибудь помазать людей по губам, он приказал выдать к Рождеству крошечную подачку — по одной лире на казака и по две на офицера. Высшему командному составу (строевому), начдивам, комбригам, комполкам, а равно начальникам штабов он назначил довольно приличное жалованье, командирам же корпусов (ген. Кутепов, Абрамов и Фостиков) по 200 лир в месяц. От войск эти оклады скрыли.

Начальствующие лица теперь, разумеется, из кожи лезли, чтобы «сохранить армию». Для них это был шкурный вопрос, так как с распылением людей они оставались у пустого корыта. Но все их старания все равно не могли привести к чему-либо путному, если войска останутся в тех же условиях, в какие их поставили французы.