Борис Носик - Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции

В связи с «классическим каноном» искусствовед напоминает, что Судейкин в свое время «прошел через мастерскую Д. Кардовского», что уже при оформлении «Привала комедиантов» он сотрудничал со своими соучениками по Академии Сашей Яковлевым и Борисом Григорьевым, что в последнее время его все больше тянет к «неоакадемистам». Однако, по мнению той же Д. Коган, Судейкина «выгодно отличает здесь от Яковлева яд иронии». Вывод ученого-искусствоведа словно бы отметает упрек, который бросали в последующую пору американскому Судейкину и критики, и друзья (в частности, друг Сорин, говоривший, что Судейкин не меняет на Западе физиономию, оставаясь неисправимо русским): «Не только в идее, но и в ее осуществлении образ приобретает остроту и современность звучания, какой мы у художника еще не знали. Вся пластическая и образная система произведения (речь идет о подвальной стенописи. — Б. Н. ) вызывает ассоциации с принципами иной формы изображения и выражения, нового, бурно развивающегося в то время вида искусства кино».

Подобные же наблюдения делает Д. Коган и в связи с новыми американскими театральными работами Судейкина (которых было за эти годы великое множество): «Театральные постановки… отражают его все более настойчивые попытки освоить и приспособить к содержанию своего творчества приемы новых и новейших течений европейского изобразительного искусства».

В общем, не сдался и не сник талантливый Судейкин, и предстояло ему еще почти четверть века упорных трудов.

Прежде всего Судейкин продолжал работать у Балиева. Как отмечает знаток театральной живописи Н. Лобанов-Ростовский, Судейкин «был главным оформителем балиевского кабаре „Летучая мышь“. В его театральных эскизах прослеживается примитивистская стилизация со склонностью к излишней утрировке, как цветовой, так и композиционной. Эта манера нравилась публике…»

Но, конечно, не все начинания могли увенчаться успехом. Он ведь все-таки прогорел, их великолепный «Подвал падших ангелов», про который тот же Н. Лобанов-Ростовский пишет (с чужих, впрочем, слов, оттого, как вы заметите, не всегда точно):

«В 40-х годах Судейкин открыл в Нью-Йорке кабаре под названием „Привал комедианта“ — с помощью Сандро (Александра Анисимовича) Короны, который там пел, а приятельница Судейкина Сильвия Глэд — танцевала. В кабаре было очень красиво, прекрасные росписи. Однако Судейкин был хорошим художником, но, к сожалению, плохим коммерсантом. Предприятие прогорело, и Судейкин потерял не только все свои деньги, но и деньги Джин Судейкин, так что ей потом на старости пришлось продавать не только его картины, но и домашние вещи».

Из этого сообщения мы узнаем и то, что уже в 1923 году молодой вдовец Судейкин был утешен своими студентками и некой танцующей Сильвией, и то, что имя будущей миссис Судейкиной (из числа его студенток) было Джин (Jeanne Palmer).

Хотя активный и работоспособный Судейкин был занят все эти годы по горло, он все же скучал по друзьям, по былым женам, по России, по Европе. На просторах огромной Америки и даже огромного Нью-Йорка (где все же бывали часто и Григорьев, и Сорин, и Рерих, и Коненков, и Фешин) разобщенность была даже ощутимее, чем в тесном Париже. Может, поэтому Судейкин с таким нетерпением ждал вестей из Европы, где остались его бывшие жены и бывшие друзья. Знавший об этом чувствительный Сорин писал другу подробные письма из своих поездок. Недавно исследовательница нашла три таких письма Сорина в московском архиве Судейкина. Первое написано было в Париже в сентябре 1925 года. Вот отрывок из него:

Имею сейчас приглашение в Лондон, Вену и Цюрих, но ехать никуда не хочется. Хочу работать дома… С русскими художникамидружу с Липшицем очень, который тебе кланяется, с Шагалом и Кончаловским. Немного с Водкиным и Коровиным, который чуть болеет. Очень все нуждаются, особенно Водкин, который на старости лет и в такое время плодит без конца детей. Я на них истратил 5500 франков, а теперь у меня пошатнулось…

Яковлев приехал из Африки и сейчас хлопочет о legion d'honneur (об ордене Почетного легиона. — Б. Н.), и получит. Шухаев по-прежнему живет, встречаю, но редко. Твой Григорьев по-прежнему непризнанный гений. Он собрал Монпарнас к себе под предлогом, что пишет книгу о русских художниках, а потом те в ужасе вышли, ибо он их убеждал, что Сезанн, в сущности, недоразумение рядом с ним, и если они, к стыду своему, этого не понимают, то следующее поколение оценит. Весело! Видел Балиева, Татьяну, которая официально премьерша, забавно! Бедная Зоя!

Ольгу Афанасьевну редко вижу, ибо они все с Верой (сейчас они на даче) возятся, а мне это не по духу, я ни у нее, ни у Стравинского не в милости. Варвару Андреевну тоже не встречаю, ибо совсем на нее рассердился, потому что она на меня смотрит как на спекулянта и постоянно пристает с просьбами денег. Я ей дал 6500 фр., а она еще 10 000 просит. Попробуй сюда приехать после твоего успеха в Америке, так тебе жить не дадут! Липшиц построил себе прелестный дом в Boulogne… Ларионов совсем за фалды Дягилева уцепился! Пишут же у него только иностранцы. Балет страшно пал и совсем изменил физиономию, ибо только мужчины танцуют…

Страшно рад твоим успехам у Гатти. Помнишь, как я тебе говорил, как с ним надо действовать?.. Только держись.

Личное письмо — из него хоть что-нибудь узнаешь, чего нет в научных монографиях, и об авторе письма, и об адресате. Узнаешь, что Судейкин в Америке процветает. Что добродушный Сорин познакомил его со своим покровителем, миллионером Коном, и даже подсказал, как с ними, с этим Коном и его супругой, обращаться. Узнаем, что Олечка Судейкина добралась в Париж и подружилась с Верой Судейкиной. Зато Сорин, который уговаривал Судейкина не бросать окончательно Олечку ради Веры, теперь у всех у них не в фаворе, заодно и у Стравинского. Узнаем, хоть и без подробностей, про виллу в Булони, построенную для знаменитого уже Липшица знаменитым Корбюзье. Лет шестьдесят спустя мне не раз доводилось бывать на этой вилле в гостях у пасынка Липшица Андрея Шимкевича. И Липшица, и первой его жены-поэтессы уже не было в живых, Андрей же, промаявшись двадцать семь лет по сталинским лагерям, жил на вилле с собакой Мотькой и дюжиной кошек. Казалось, навеки уже впитала знаменитая вилла кошачий запах. Но в конце концов отсудили американские наследники Липшица виллу у бедного зэка, сделали капитальный ремонт, повесили на новую ограду мемориальную дощечку. Чем теперь пахнет на вилле, не знаю, может, деньгами. Кстати, о деньгах. Деньги добрый Сорин давал всем, не только Варваре Андреевне — в конце жизни и самому Бенуа, а в середине тридцатых, когда свалилась вдруг страшная беда на всех соучеников Судейкина по мастерской Кардовского (у двоих — рак за рубежом, а у Шухаевых — Колыма в России), помогал и гордому автору «Расеи» Григорьеву, одержимому верой в свою гениальность (как иначе выжить художнику?). Сохранилось письмо, которое больной Григорьев написал Судейкину в июне 1938 года: «…Я всегда тебя любил, Сережа, а теперь ты стал мне дорог, что-то с тобой произошло, но все же мы с тобой остались теми же гениями, какими родились. Скажи Сорину, что и он вошел в мою душу, он трогательный и добрый, если б не стал таким выраженным русофобом».