Борис Носик - Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции

Леонид Браиловский: „Крым будет принадлежать или немцам или союзникам, и немцы придут в скором времени“.

Вера Судейкина: „Немцы будут через неделю“.

Сорин просит добавить, что сказанное им произойдет, если мир с большевиками не будет нарушен».

Как видите, Судейкин молчит. Он далек от политики, хотя и согласился заняться какой-то переписью ценностей в Воронцовском дворце. Но иногда он тоже выступает — как было уже в начале революции, — и тогда выясняется, что он то ли впитал, то ли унаследовал известные взгляды…

Вот Сорин приносит известие о том, что стреляли в Ленина и, похоже, подстрелили. Сорин пророчествует: «Если Троцкий один останется, вот будет мстить за Ленина».

«Сережу, — сообщает не без удивления Вера Артуровна, — это выводит из себя, и он нападает на евреев: „Чтобы один жид управлял Россией!..“» (запись за 3 сентября 1918 года).

А вот июньская запись:

«Браиловские рассказывают об обиде, нанесенной Сорину офицером, собиравшим этюды для лотереи в пользу офицеров… Было сказано Сорину, что он, как нерусский человек, конечно, не может понять чувств русского офицера — другими словами — „Вы жид, будьте поосторожней“».

При том, что Савелий Абрамович (или Завель Израилевич) Сорин, сын русской матери, причислял себя к русской интеллигенции, а во главе демократического (может, самого демократического за всю русскую историю) правительства Крыма стоял одно время культурный садовод-караим Соломон Крым.

Как отмечают крымские друзья, у Сергея остались диктаторские замашки и позы, за которые Браиловский прозвал его Наполеоном. Прозвище прилепилось к нему надолго.

В декабре 1917 года в женской гимназии Ялты (той самой, где учились когда-то сестры Цветаевы, а в попечительском совете — еще раньше — состоял Чехов) открылась Первая выставка картин и скульптур «Ассоциации объединенных художников». Среди четырех десятков участников выставки было много друзей и знакомых Судейкиных, завсегдатаев «Бродячей собаки». На выставке представлено было четыре работы Судейкина, шесть работ Браиловского, три — Сорина и десять — Билибина.

Еще более представительную выставку удалось организовать в Ялте в октябре 1918 года Сергею Маковскому. Выставка называлась «Искусство в Крыму», и на ней представлено было чуть не три сотни работ современных художников, а также произведения старых мастеров, как зарубежных, так и русских (Левицкого, Боровиковского, Брюллова, Айвазовского). Судейкин выставил несколько своих картин, а Вера — два десятка силуэтов по рисункам мужа.

Опытный организатор и знаток искусства Маковский собирался открыть в Крыму художественную академию и с большим оптимизмом высказался о новом русском ренессансе: «Я убежден, что Россия никогда не переживала раньше такого плодотворного десятилетия».

Крым являл собой картину процветания, но черная туча уже надвигалась с севера. В дневнике Веры Судейкиной осталась смятенная запись:

«Утро было тихим, но к вечеру стали поступать тревожные известия: в Массандре идут бои, в Симеизе бои, много убитых, Бахчисарай взят — но кем? Севастополь решил обороняться. Кто-то пустил слух, что между Ялтой и Алупкой крадутся контрреволюционеры».

Обратите внимание на пересуды растерянных художников из Вериных альбомных записок и на ее собственную терминологию («контрреволюционеры»). Может, прав был знаток и собиратель русского искусства князь Н. Лобанов-Ростовский, отметивший лет семьдесят спустя: «Художников, вообще-то, как правило, не интересует, что происходит вокруг. Каждый художник в первую очередь интересуется своей жизнью, своей работой».

А Крым, последняя русская станция на пути за рубеж, последний русский привал великого изгнания, был в ту пору удивительным уголком России — может, последним убежищем российской демократии и искусства. Кого только не бывало в ту пору на крошечной и миловидной набережной Ялты?..

Но Вера права: здесь с каждым днем становится все опаснее. Надо бежать дальше, надо плыть… «Но трудно плыть», — жалился беспечный Мандельштам в Крыму. И не уплыл — погиб. На счастье, многие оказались осмотрительней.

В середине апреля Судейкины взошли на борт парохода, чтобы плыть в Константинополь. Пароход за границу их не вывез, высадил где-то невдалеке от границы — то ли в Поти, то ли в Батуми. Оттуда супруги на поезде добираются в столицу Грузии, в старинный приют русских беженцев — в Тифлис.

Обетованная земля, праздничная столица, по выражению Мандельштама, «некой Швейцарии», Тифлис был еще далеко от большевистских властей и Москвы. Здесь собралось в ту пору немало беглых кубофутуристов, футуристов и просто вольных художников. Здесь существовал «Фантастический кабачок», нечто вроде петроградской «Собаки», здесь были Студия поэтов и еще множество мест для художественных сборищ — на Головинском проспекте (в наше время проспект Руставели, который, помнится, был прекрасен, вальяжен, дружелюбен, гостеприимен даже и в годы моей молодости — в 50–60-е годы минувшего века). Судейкины поселились на параллельном Головинскому Грибоедовском проспекте.

Грузинские поэты из группы «Голубые роги» принимают Судейкина как родного. Он был ближе к ним, чем к «настоящим» авангардистам, которые кучковались вокруг братьев Зданевичей, Терентьева, Крученых и прекрасных женщин, вроде жены Городецкого Нимфы Бел-Кон Любомирской, Татьяны Вечорки и, конечно, царицы бала, крошечной поэтессы, маленькой актрисы, а главное, нежной подруги Ильи Зданевича Софьи Мельниковой.

Вместе с Ладо Гудиашвили и Давидом Какабадзе Судейкин расписывает стены кабачка поэтов «Химериони», завсегдатаями которого были и авангардисты тоже — Крученых, Игорь Терентьев, Татьяна Вечорка (авангардисты были здесь, вообще, до крайности активны). Вино лилось рекой, застольям и тостам не было конца…

Вон, посмотри, как веселятся молодые Паоло и Тициан! Кому придет в голову, что всего через двадцать лет рябой тифлисский налетчик-бандит Джугашвили скрутит их всех в бараний рог, испугает до смерти, заставит кланяться, а потом все же поставит к стенке. И умытый кровью Тифлис будет молчать. Но сейчас…

Вместе с Сориным Судейкин расписывал богемное кабаре «Ладья аргонавтов», куда вскоре зачастили композитор Черепнин, Евреинов, Нимфа Бел-Кон Любомирская, поэт Сергей Рафалович…

Сергей Судейкин оправился от хандры и болезней. «Наполеон» снова хорош собой, и поэт Юрий Деген записывает стишок о Судейкине в альбом Веры под его карикатурным портретом работы Белкина: