Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

К обедне сегодня прибыли, согласно вчерашнему слову капитана «Севастополя», человек сто команды, при двух офицерах; были и другие русские лица, Собор почти полон был молящимися русскими и японцами. Дал бы Бог всегда так!

После Литургии у меня, между прочими гостями — Сусанна Яманака, дочь Алексея Яманака, врача в Хакодате, бывшего когда–то катихизатором; учится в Женском Учительском Институте здесь; прежде кончила курс в американской женской школе в Хакодате — умная девица, говорящая по–английски; прощалась пред отправлением на каникулы домой в Хакодате.

Вчера ночью, в двенадцатом часу, когда я, усталый, заснул первым сном, внезапный стук в дверь разбудил меня. Думал, что–нибудь особенное, и изумился: о. Алексей Савабе просит, «чтобы я успокоил диакона Павла Такахаси, завтра он придет ко мне с разговором, так чтобы я ласково принял и успокоил его, он–де очень рассержен предложенной ему перспективой переменить службу в Церкви Коодзимаци на службу при Соборе». Павел Такахаси этот — бесполезнейший по проповеди, обратившийся в торговца молоком, которое по утрам разносит по домам, где покупают; сам о. Алексей постоянно жалуется на то, что он нисколько не заботится о служении Церкви, даже расстраивает христиан своею болтовнею. Поэтому–то я и сказал на днях (смотри 9/22 июня), чтобы о. Алексей подготовил перевод Такахаси в Собор, где служение его будет по крайней мере безвредным. Но он не выдержал, заговорил с Такахаси о переводе раньше времени и сробел того, что тот ощетинился. Здесь, на глазах у меня и большего числа христиан, чем в Коодзимации, он должен будет подтянуться, конечно, это ему, распущенному до крайности, не по вкусу — он и ощетинился на о. Алексея, а этот сробел. Просто безобразно, до чего японские служащие Церкви — плохие служащие! Я рассердился, сказал о. Алексею, что вовсе не намерен быть таким трусом, какой, и прогнал его. — А после обедни сегодня явился сам старик о. Павел Савабе просить и о том, чтобы я исполнил просьбу его сына насчет успокоения гнева Такахаси. Я сказал, что «успокою: с Такахаси не буду говорить, а лишь выслушаю его и отпущу без всякого ответа ему». — В шестом часу Павел Такахаси приходил; я так и поступил. Так как прервал для свидания с ним чтение церковных писем, то, оставив за письмами Давида Фудзисава, вышел, благословил, посадил и сказал, чтобы он в одном слове выразил свое дело, за которым пришел. Он стал было, по–своему, разводить материю, я прервал: «Кратко скажите, о чем?» «О. Алексей и прочее, но я не могу перейти в Собор». — «А! Об этом речь — рано! Предоставьте Собору распоряжение, где вам служить. Прощайте!» И ушел продолжать чтение писем.

Письма, большею частию касающиеся Собора, но с предварительными частными соображениями, иногда конфиденциальными: «Прошу не читать на Соборе». Есть приятные, например, видно из письма Фомы Танака, катихизатора в Оосака, прежде злейшего врага о. Сергия Судзуки, что он вполне помирился с о. Сергием; просит не назначать другого катихизатора для Оосака, как ходатайствует о том Оосакская Церковь, а оставить лишь двух священников в Оосака, как ныне, причем о. Оно заведует внутренними делами Церкви, о. Сергий — внешними, то есть проповедью в городе, вместе с ним, Фомой — и двоих сих проповедников вполне достаточно для Оосака. — Есть письма и очень неприятные, например, Стефан Камой бросает церковную службу «для поправления здоровья», но, очевидно, чтобы не возвратиться к ней; русским языком, как окончивший Семинарию, надеется добыть больше денег; товарищи, изменившие служению Церкви, должно быть, смутили его. Бросает катихизатор, еще Иоанн Мияке; этого не жаль — всегда был бездеятельным.

Вместе с одним письмом оригинальный подарок получил: Андрей Андо, портной в Исиномаки и заведующий там церковным пением, прислал две коленкоровые рубашки, сшитые на мой рост; в письме просит Новый Завет; послал ему и Новый Завет, и две книжки дневника о. Иоанна.

На днях Miss Hughes (смотри 13/26 июня) письмом ко мне, пригласила наших учительниц на «Educational Exhibit» и «Дзёси Коото Сихан- гакко», в субботу 5 июля. Работы английских женских школ, присланные в ее распоряжение, имели быть выставлены. Написала она также, что наши учительницы «могут принести с собою, если желают, работы наших учениц, чтобы выменять их на работы английских, по желанию и выбору». Я предложил нашим учительницам, и вчера девять из них, почти все молодые, отправились смотреть, взяв некоторые живописные, вышивальные и вязальные работы наших воспитанниц. Работы английских учениц все только рисовальные; наша учительница рисования извлекла пользу из рассматривания их и объяснений Miss Hughes. Наши девочки тоже не ударили лицом в грязь: работы их всем понравились; все дивились, как могут так хорошо вышивать или вязать не в специально вышивальной или вязальной, а с весьма малым временем для сих работ. Все, принесенное учительницами, с большим интересом разобрано; а они в свою очередь разобрали несколько английских работ. К сожалению, лучшие из них разобраны уже были другими женскими школами, множество учительниц и учителей которых были на выставке. Сегодня Елисавета Котама и Текуса Сакаи приходили рассказать мне обо всем этом.

Вечером, с семи часов, семинаристы делают «Сообецуквай» ученикам Катихизаторской школы, выходящим на проповедь. Дал на это три ены, когда приходили просить.

Уже начинают собираться катихизаторы на Собор; четверо прибыло. Нанято помещение для всех в ближайшей гостинице, так как в Миссии всегда негде поместить.

24 июня/7 июля 1902. Понедельник.

В субботу прочитаны были списки учеников Катихизаторской школы; старшие выпущены на службу; из младших Павел Хане, по успехам, оставлен в середине списка, но учителя и о. Феодор Мидзуно, начальник Катихизаторской школы, положили на совете исключить его, по несносному его характеру — «он жить не давал своим товарищам, со всеми всегда вздорил и ссорился; такому ли быть мирным проповедником Евангелия?» Но когда объявили это ему, очень он растревожился, стал стараться, чтобы это было отменено, чем, в свою очередь, встревожились его товарищи, и коллективным письмом к И. А. Сенума просили исполнить положенное. Пришел, наконец, Павел Хане ко мне, расплакался, стал уверять, что искренно желает сделаться проповедником и потому просил оставить его в школе. Жаль мне стало его очень. Но оставить его я не решился — было бы то же, что и прежде. Характер у него слишком живой и кастривый. Посоветовал ему мирно отправиться домой, помогать отцу в земледельчестве и остаток своего времени и свою душевную силу употреблять на проповедь родным и соседям; «доцяку денкёося» он, вероятно, и может быть — служить же только проповеди, без всякого постороннего дела, он не способен. Он утешился, ободрился и обещал «непременно показать о. Николаю Сакураи, что он может проповедывать — приготовить людей к крещению к тому времени, когда о. Николай посетит их местность»; «в будущем году в это самое время мои товарищи окончат курс, чтобы поступить на проповедь, а я на деле покажу к этому времени, что могу стать наравне с ними», — были его последние слова. Дай ему Бог! Снабдил его всеми нужными книгами, дал на дорогу четырнадцать ен тридцать сен — сколько оказалось нужным по расчету, ибо на севере — остров Эзо — его местожительство.