Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

Павел Накаи, оправившись от «какке», приходил. Посылаю его для поправления здоровья в страну куда–нибудь. Он хочет в окрестности Кёото. Ладно. Так как он слаб еще, то пусть с ним едет сестра его Варвара ; двоим на дорогу туда и оттуда и на прожитие двадцать дней там обещал 38 ен.

Говорил Накаи, что его приемная дочка Катя (дочь Маленды), ныне пятнадцати лет, за невозможностью бывать у него, так как мать Накая не любит ее, пишет ему письма и в них выражает свое намерение сделаться монахиней: «Кончу–де курс, останусь учительницей при школе, потом попрошу, чтобы меня отправили в женский монастырь в Россию, изучу там монашескую жизнь и, вернувшись, осную здесь женский монастырь. Из учениц–де многие до сих пор питали желание сделаться монахинями, но все потом выходили замуж — я же питаю твердое намерение»… Намерение свое она доказывает тем, что сделалась в последнее время очень богомольною. — Я советовал Накаю благодушно принимать эти заявления, одобрять их (они во всяком случае полезны тем, что укрепляют и углубляют религиозное чувство), но удерживать ее от обещаний и клятв, для которых она еще слишком юна и незрела.

17/29 июля 1899. Суббота.

Вчера в японских газетах и в английских здешних распубликовано постановление Министерства внутренних дел, которым христианская вера признается существующею в Японии и подвергается некоторой регламентации, приобретая вместе с тем, конечно, и покровительство закона и властей. Знаменательное постановление! Буддийские бонзы в последнее время усиленно хлопотали о признании буддизма государственной религией; не удалось это им; к чему мертвецу усиленное предсмертное трепетание — жизненных сил не вернет!

Мы с своей стороны сделаем все, что Правительство велит; а велит оно немного: объявить имя нашей религии, проповедников ее, место их жительства; если будет строиться храм или молитвенный дом — причину того, размеры постройки и прочее подобное, — все самого внешнего свойства.

Петр Кураока, катихизатор в Одавара, вторичным письмом решительно просит перевода в другое место: в Одавара нечего делать ему, ибо Церковь в расстройстве, и не предвидится конца разлада. — Послано о. Петру требование поскорее уладить мир между христианами; приложено и письмо Петра Кураока, а сему, последнему, написано: «терпи и старайся, со своей стороны, о примирении христиан между собою и всех с ее священником».

Думал о Моисее Кавамура, ризничем, лучше, чем он оказывается. Получает, при готовой квартире, 24 ены в месяц — гораздо выше диаконов, не говоря уже о катихизаторах, а сам лишь иподиакон. И сейчас пристал с просьбой:

— Чтобы больше работать в Церкви, мне нужно нанять служанку — прибавьте на это.

— Чего работать–то? Час–два в сутки достаточно. Да и то теперь, когда нужно перетирать иконы на третьем этаже, потом сушить ризницу, — дальше что же? Целый год и делать–то нечего. Но пусть не останется просьба тщетною: прибавлю одну ену — с сего времени будете получать 25 ен в месяц, что получают только священники.

— Этого мало! — Надул губу и ушел.

Решительно не вижу между японцами людей истинно добросовестных и истинно деликатных.

18/30 июля 1899. Воскресенье.

Ночью получил телеграмму от Владимира Карловича Саблера: «Благовещенский инспектор игумен Вениамин просит назначения в Японию». Утром ответил на нее: «Спишусь с ним».

После Литургии зашел бывший в Церкви полковник Воронов, состоящий военным агентом в Пекине, и просил повенчать его с дочерью купца Старцева.

— Все документы у нас в исправности. Но в Владивостоке мы не хотим венчаться, так как невеста выходит за меня против воли отца и он сказал, что на свадьбе не будет — что в Владивостоке было бы конфузно для нее.

— Отчего же не в Пекине?

— Неудобно вдвоем необвенчанным путешествовать, да можем и опоздать до поста.

— В таком случае мне нужно слово о. архимандрита Иннокентия, к приходу которого вы принадлежите, что он не имеет ничего против повенчания вас здесь.

Полковник сейчас же написал телеграмму и пошел отправить ее к о. Иннокентию.

19/31 июля 1899. Понедельник.

Послал письмо о. Вениамину с описанием качеств, потребных для просящегося сюда в миссионеры, и с запросом сведений о нем самом.

Профессор Кёбер принес бывшие у него в чтении православные книги и возвестил, что совсем решил перейти в католичество. Психологический феномен — замечательный. Говорит и повторяет, что не имеет ровно ничего против православия, не может опровергнуть ни одного возражения против нелепостей католичества и при всем том идет туда; говорит — «тянет его туда».

— Да как же Вы с завязанными глазами бросаетесь в пропасть? Ведь Вы будете отвечать на суде Божием; самое первое в человеке — разум; он — светоч на пути нам; в религиозном деле он один недостаточен, так вот Вам Слово Божие — непогрешимый руководитель. И Вы против того и другого! Слово Божие говорит — «От Отца исходящего», Папа поправляет Бога и говорит — «и от Сына»; Вы Бога бросаете, переходите к Папе; Бог говорит — «пиите от нея вси», Папа — «нет, не вси, а только духовные», Вы — тоже; Бог дает языки Апостолам, чтобы всякий народ на своем языке слышал Слово Божие; Папа возмущается против этого, отбирает Богом дарованное право у народов — «пусть–де на одном латинском слышат»; Вы на стороне Папы против Бога; Спаситель совершил Вечерю на [?]’е, Папа говорит — «довольно и [?]’а»; Спаситель собственным примером указал нам образ крещения водой; и везде Вы с Папой против Бога — разумно ли это? Богоугодно ли это? И так далее, и так далее.

Ничего не может опровергнуть, ни против чего возразить; одно твердит — «влечет меня туда, и иду». Точь–в–точь как юноша, влекомый похотию в непотребный дом; разум говорит ему — «скверно и грешно, и опасно — заболеешь», но он все–таки идет и гибнет. И подобен сему слабому юноше наш философ Рафаил Густавович Кёбер! Извинением для себя выставляет то, что, живя за границей, тридцать лет молился в католическом костеле, привык–де. Поэтому и пьяница, привыкший к вину, может не бросать его — привык–де. Прискорбно! Но нечего делать! Насильно мил не будешь. Пусть тащится из света в полутьму. Три раза я подолгу и серьезно говорил с ним и убеждал его, не говоря уже о разных мимолетных разговорах о том же. Итак, я чист от крови брата сего; совесть меня не укоряет ни в чем относительно его ренегатства.

20 июля/1 августа 1899. Вторник.

Вот комиссия–то! Не одно, так другое! Иоанн Судзуки, после всего своего фиглярства, отправляется, наконец, в Такасаки; но о. Тит ставит на место его, в Оцу, Романа Фукуи, а Собором назначенного для Оцу Георгия Оно берет к себе в Уцуномия вместо Романа; пишет, что «христиане Оцу никак не хотят принять Георгия Оно, даже письмо посылали к нему в Кумамото, чтобы он к ним не являлся». То есть о. Тит не в ладах, по–видимому, с Романом Фукуи и хочет сбыть его из своей резиденции; этим должно объяснить все дело, потому что христиане в Оцу не знают Георгия Оно и не могут иметь что–либо против него. Но засадить лучшего из катихизаторов, Романа Фукуи, в такую плохую Церковь, как в Оцу, откуда потом трудно будет освободить его, — не дело! Написано к о. Титу, что «нельзя изменять постановлений Собора, в которых сам же участвовал, так скоро и без всякой уважительной причины; этим нарушился бы авторитет Собора; потому пусть, как установлено: Георгий Оно отправляется в Оцу, а Роман Фукуи остается в Уцуномия». Кстати, Георгий Оно с семейством уже прибыл с Киусиу сюда, сегодня был у меня; я советовал ему отдохнуть два–три дня в Токио, конечно, не сказав, что его чуждается Оцу; в два–три дня мое письмо на Тита, Тит на Оцу успеют подействовать.