Валерия Ничик - Феофан Прокопович

Отрицая, что тело может состоять из математических точек, Прокопович отнюдь не считал, что оно образуется из физических атомов. Такая точка зрения в начале XVIII столетия была общепринятой как в киевской, так и в московской академиях. Преподававшие в них профессора отрицательно относились к атомистической гипотезе Левкиппа — Демокрита, еще в меньшем почете был у них Эпикур, из учения которого следовал открытый атеизм. Взгляды последнего Прокопович называет абсурдными и безбожными. Они не импонировали ему и потому, что исходили из признания возникновения мира вследствие случайного соединения атомов. Вслед за Аристотелем Прокопович говорит, что мир не мог возникнуть случайно, подобно тому как из случайно рассыпанных букв не могли возникнуть чудесные произведения Гомера.

Однако атомистическая гипотеза была неприемлемой для Прокоповича и его коллег не только вследствие их неумения диалектически объяснить соотношение случайности и необходимости (эту задачу решили философия и естествознание более позднего времени), но и еще по крайней мере по двум причинам. Эта гипотеза могла объяснить движение атомов, только допуская пустоту, которую отрицал Прокопович. Кроме того, она исходила из признания неделимости мельчайших частиц, которые вследствие этого и назывались атомами.

В философских работах Прокоповича мы находим идеи об определенном единстве делимости и неделимости. «Природе любой вещи, — пишет он, — свойственно как то, что она неделима сама по себе и расчленена, так и то, что она делима и определена по отношению к другой вещи. Это второе не может измениться даже при божьем вмешательстве» (61, 131 л.). Прокопович признает, что вещество состоит из мельчайших частиц — корпускул. В их наличии, по мнению Прокоповича, мы убеждаемся как на основании данных органов чувств, так и путем размышления.

Однако в отличие от атомистов Прокопович полагал, что корпускулы, из которых состоят тела, в свою очередь слагаются из еще более мелких частиц, и так без конца, т. е. он, как и Аристотель, считал физическое тело в его делимости бесконечным. «Все упомянутые тела, — читаем в курсе „Натурфилософии“, — равно состоят из бесконечно делимых телец» (там же, 118 об.). Каждое физическое тело неограниченно, неисчерпаемо делимо — идет ли речь о земном шаре или о маковом зерне. И если бы двух ангелов, говорит Прокопович, заставили выполнить работу по делению этих последних, то не ранее закончил бы работу тот, который делил маковое зерно, чем тот, который делил земной шар. Хотя эти взгляды высказаны в теологической форме, однако, освободившись от нее, они имели великую историческую перспективу быть доказанными той ступенью развития физической науки, на которой началось практическое расщепление атома и открытие еще более мелких элементарных частиц.

Суммируя вышесказанное, отметим, что учение Прокоповича о движении, так же как и его учение о материи, содержит в себе немало элементов деизма и в силу этого внутренне противоречиво. С одной стороны, он признает бога как первопричину и перводвигателя, а с другой — универсальность движения в природе, осуществляющегося на основании ее собственных принципов. Эта противоречивость во взглядах философа была выражением сложных процессов, происходящих в философии и естествознании того времени, связанных с их высвобождением из оков средневекового схоластического мировоззрения и формированием материалистического миропонимания. Идея бога как первопричины и перводвигателя, выражавшая историческую ограниченность взглядов мыслителя, была превзойдена дальнейшим развитием философии. Идеи же универсальности самодвижения природы, безграничной делимости и неисчерпаемости материи, подходы к пониманию движения как изменения вообще и к другим диалектическим положениям влились в общее русло прогрессивных идей философии Нового времени и были ярким свидетельством того, что наше отечество не стояло в стороне от магистральных путей духовного прогресса человечества.

Мыслители эпохи Возрождения, подвергшие критике схоластику и выдвинувшие в противовес ей задачу изучения человека, его земных дел, материальной природы, наметили только первые общие контуры мировоззрения нового восходящего класса — буржуазии. Антифеодальное по своей сущности, оно развивалось и конкретизировалось в эпоху ранних буржуазных революций на основе глубоких изменений в сфере производства, экономических отношений, идеологии. В напряженных схватках с носителями идей старого общества, и прежде всего церковниками, было положено начало освобождению философии из-под власти теологии, ее секуляризации.

В течение всего этого времени схоластика продолжала оставаться официально признанной церковью философией. Ее адепты, особенно выразители идей контрреформации, опираясь на традиции господствовавшей христианской религии, на выработанное церковью в течение многих веков умение приспособляться к новым условиям, пытались оживить и подновить пошатнувшееся теологическое мировоззрение. Но наука уже не могла развиваться дальше в его узких границах и шаг за шагом с необходимостью их прорывала, церковь относилась к ней враждебно, боролась с ней и противодействовала ее прогрессу всеми доступными средствами. Сожжение Бруно, Сервета, Ванини, преследование Галилея и многих других ученых, занесение лучших творений человеческого разума в Индекс запрещенных книг — вот средства, которые избрала церковь в борьбе с наукой. Однако, несмотря на все ее попытки удержать науку под своей властью, она оказывается неспособной сделать это. Наука все более порывает с теологией, становится на путь самостоятельного развития и переходит в наступление против церкви и религии.

Выражая потребности зарождающегося нового буржуазного уклада, прогресс науки обусловил изменение не только ее статуса в обществе, но и представлений о ее целях, методах, критериях истинности научных положений и всего пути познания в целом. Если в период господства теологии наука рассматривалась как путь богопознания, в ней преобладало умозрение, догматизм и авторитаризм, вследствие которых лишь те положения считались истинными, которые не противоречили Библии, учению отцов церкви, постановлениям соборов, то теперь эти взгляды оказываются несостоятельными. Буржуазия требует, чтобы результаты научных исследований были практически применимы; польза становится основной целью и основным понятием не только социологических учений эпохи Просвещения, но и гносеологии. Соответственно догматизм и умозрение сменяются опытом и экспериментом, создаются учения о единстве интеллектуальных операций и опыта. Наряду с дедукцией в научном познании значительное место отвоевывает индукция, вместо умозрительного детализирующего анализа с его бесчисленными дефинициями и дистинкциями появляется анализ природных тел и его следствие — попытки создания классификационных синтетических систем. В качестве критерия истинности выступает уже не столько согласие с Библией, сколько здравый смысл, разум, опыт, эксперимент. Рост самосознания науки отражается в усилении внимания к гносеологическим проблемам в философии, во все большем выдвижении на первый план вопроса о соотношении знания и веры, просвещения и суеверия, в решении которого конфликт противоборствующих социальных сил становится особенно острым.