Ник Барон - Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары

Таким же образом, продолжал Марушевский, англичане отвергли все возражения русских по поводу формирования карельского армейского подразделения. Британцы вооружили, одели и накормили карелов, как будто они были частью британской армии, с тем единственным исключением, что недавно рекрутированные крестьяне носили на своих головных уборах бронзовые трилистники (он также обратил внимание на то, что новым карельским флагом был трилистник на оранжевом фоне). «Трудно себе даже и представить, — продолжал он, — сколько политической нетерпимости, ссор, борьбы и затруднений внесло в жизнь края это формирование» [249] Белый Север… С. 188-189. .

Из британских военных документов явствует, что Прайс и Льюин воспринимали Вудса как источник постоянного раздражения в вопросах, касавшихся поддержания более-менее нормальных политических отношений с русскими (а во время долгой темной зимы им было почти нечем заняться, кроме политики). Мейнард, как мы видели, относился к Вудсу более мягко и, в целом, был готов иногда поверить ему — его мемуары умалчивают о размахе и природе политической деятельности Вудса.

Британские дипломаты проявляли меньше сочувствия, но, как и следовало ожидать, выражали неодобрение более уклончиво. Чиновник из министерства иностранных дел, проезжавший через Мурманск и Кемь в марте 1919 г., послал в Лондон доклад, в котором описывал Вудса как «предприимчивого» офицера, «немало сделавшего для подъема национального духа» карелов, не в последнюю очередь тем, что он изобрел для них эмблему и флаг [250] Ф. Ламберт, контролер снабжения, Мурманск, «Работа группы снабжения с июня 1918 г. примерно по конец марта 1919 г.» (без даты) // TNA: PRO FO 175/7, Para. 44. . В этом контексте, «предприимчивый» [251] В оригинале «enterprising». — Примеч. перев. , без сомнения, обозначает энергичность, творческий подход и независимость суждений — все то, что словно специально смущает и раздражает дипломатическую чувствительность.

Линдли, переслав доклад Ермолова лорду Керзону, добавил в своем комментарии, что тот «приписал рецидивы старой <���пробольшевистской> пропаганды влиянию полковника Вудса и других британских офицеров» (хотя на самом деле Ермолов писал, что Вудс и его подчиненные прилагали определенные усилия, чтобы «смягчить» политический радикализм в полку). Он также писал об обвинениях Ермолова против Вудса, согласно которым последний чинил русским офицерам препятствия в исполнении их обязанностей в Карелии [252] Письмо от 5 апреля 1919 г. // TNA: PRO FO 175/1/1108. .

У Линдли, несомненно, сложилось собственное мнение о Вудсе из разговоров с белогвардейцами и Мейнардом, а также по результатам его собственной поездки в Кемь в начале марта:

Вудс <���писал он лорду Керзону>, кажется, приобрел большое влияние на <���карелов> и немало сделал для подъема национального духа среди людей, которые до сих пор всегда считали себя неотъемлемой частью России… Пыл полковника Вудса вызвал определенное беспокойство среди русских, но генерал Мейнард уверил меня, что дал Вудсу строгий приказ прекратить свою политическую деятельность и не поощрять сепаратистские тенденции, которые в настоящее время совершенно очевидно ограничиваются небольшим по численности населением уезда [253] Письмо Линдли Керзону от 5 марта 1919r.//TNA:PROFO 175/7/885, р. 6. .

Если Мейнард действительно счел необходимым приказать Вудсу воздержаться от «политической деятельности» — значит, главнокомандующий на самом деле чувствовал, что его подчиненный переступил границы профессионального военного поведения. В свете свидетельства Линдли тот факт, что Мейнард не упоминает этот эпизод в своих мемуарах, также дает основания подозревать, что он считал действия Вудса не вполне уместными, но хотел сохранить великодушное молчание по этому вопросу, не желая подвести того, кого он искренне уважал за военный профессионализм. С другой стороны, Мейнард мог, разумеется, отдать подобный приказ лишь для того, чтобы успокоить своих разгневанных союзников или утешить дипломатическую чувствительность Линдли. В конечном итоге, можно утверждать, что все белогвардейские и британские генералы и дипломаты принадлежали к одной и той же мурманской «клике» (как назвал ее Вудс, см. с. 119), и поэтому нельзя считать, что их высказывания, взятые каждое в отдельности, подкрепляют друг друга.

Однако левый финский политик Оскари Токой предложил схожую интерпретацию роли Вудса в своих мемуарах, хотя он смотрел на события совершенно с иной политической точки зрения и его представления сложились в другой обстановке (никакой связи с Мурманском у него не было), когда он в течение двух дней был гостем Вудса в Кеми в начале февраля и потом недолго в апреле. Он также прекрасно знал о том, что у британцев не было никаких «планов» по захвату Карелии и что у карельского националистического движения была предыстория, о которой намеренно ничего не желали знать белогвардейцы и британцы, поэтому он был более осведомленным и менее пристрастным наблюдателем. По мнению Токоя (он писал в 1950-е гг.), «предложения <���февральского> съезда и независимость Карелии нашли поддержку у командира Карельского Легиона Вуда <���так в тексте>, который был ирландцем и ярым сторонником независимости Ирландии» [254] Tokoi О. Maanpakolaisen muistelmia. Helsinki: Tammi, 1959. P. 289. .

Характеристика Вудса как ирландского националиста, данная Токоем, является весьма любопытной. Этот финн был проницательным и очень умным политиком, и сложно поверить, что он неправильно интерпретировал политические взгляды Вудса в тот момент, хотя вполне возможно, что при написании мемуаров три десятилетия спустя память могла его подвести. Скорее всего, Токой связал Вудса с ирландским сепаратизмом под влиянием карельского трилистника, о котором часто вспоминают в «фольклоре», связанном с этими событиями. Можно предположить, что ольстерец сам догадывался о неизбежности этой путаницы, когда придумывал эмблему полка и флаг, и не придал этому большого значения.

Несомненно, утверждение Вудса о своей пассивной роли, заключавшейся в том, что он всего лишь дал карелам рекомендации, является искренним, но при этом так же очевидно и то, что его отношение и поведение получили совсем иную оценку у других людей, как в то время, так и позже. Если Вудс активно воодушевлял и продвигал карельский вопрос, который любой беспристрастный наблюдатель, при всей вере в его благородство и романтичность, не мог не оценивать как безнадежный, он должен был разделить ответственность и за последствия его неудачи. Вероятно, громогласное возмущение, которое в последующие годы Вудс высказывал по поводу того, что он считал надменным, аморальным, предательским и лицемерным поведением британских правящих классов, было вызвано не дававшим ему покоя сознанием собственного нечаянного соучастия в крахе маленькой нации. Возможно, Вудс чувствовал, что имперская элита также предала его собственный идеал империи.