Пьер Брантом - Галантные дамы

Одному весьма знатному принцу случилось любиться сразу с двумя красивыми дамами, как это нередко бывает с высокородными особами, приверженными разнообразию. Первая из них была блондинкою, вторая брюнеткою, но обе отличались несравненной красотою и любезным обращением. И вот, по наступлении дня, назначенного принцем для свидания с брюнеткою, ревнивая блондинка возьми да скажи ему: «Значит, вы нынче летите к своей вороне?» На что разобиженный принц спросил: «С кем же, по-вашему, я летаю, когда бываю с вами?» Дама ответила: «С птицей Феникс». Принц, который за словом в карман не лазил, тут же возразил ей: «Сказали бы лучше, что с павлинихой, у коей больше перьев, чем мяса», намекнув таким образом на крайнюю худобу дамы; а худоба ее объяснялась молодостью — известно ведь, что дородность приходит к женщине с годами, и тогда лишь начинают полнеть у ней руки, ноги и прочие части тела.

А вот остроумный ответ, какой дал однажды некий дворянин знатному сеньору, моему знакомому. Оба они имели жен-красавиц. Но мой сеньор счел чужую жену более привлекательной и соблазнился ею. Вот однажды и говорит он тому дворянину: «Сударь, мне желательно переспать с вашей женою». Дворянин, ничтоже сумняшеся (а был он скор на ответ), возразил: «Согласен, коли я пересплю с вашей». Сеньор ему: «Да на что она тебе сдалась — худая, тощая, ты и вкуса-то в ней не найдешь!» На что дворянин заметил: «Ну так что ж за беда, что худа, — я ее так нашпигую, что будет аппетитнее любой пулярки!»

Да, многонько видывал я дам, чьи хорошенькие кукольные личики пробуждали у мужчин вожделение к их телам, однако стоило до тел этих добраться и увидеть, насколько они тощи и лишены плоти, как всякий соблазн и вожделение мигом улетучивались. Среди многих женских недостатков можно, к примеру, назвать костлявый хребет и тощий зад, какие бывают разве что у старых мулов. Дабы скрыть сей изъян, дамы имеют обыкновение пускать в ход маленькие мягкие подушечки, подкладывая их в нужные места; другие носят пышные атласные панталоны, так умело скроенные, что неопытный мужчина, потискав даму, твердо уверится в природной ее округлости и полноте, а штука вся в том, что под панталонами этими надеты еще одни, белые, со множеством сборок и складок, отчего любовник, наслаждаясь с дамою, не снявшей платья, уйдет от нее вполне ублаготворенный и довольный как объятиями, так и роскошным ее нарядом.

Другие дамы, напротив, отличаются столь жирными, грузными, толстыми ляжками и боками, что вряд ли сыщется до них охотник; к тому же из-за чрезмерной дородности от них несет потом или, как выражались в старину, «бараньим салом»; особливо же скверно пахнет от подмышек. Однако и полные женщины, коли они содержат себя в чистоте, бывают желанны и даже привлекательны на вид.

Но все же есть такие, что мойся не мойся, стирай не стирай, а запах ничем не выведешь; знавал я одну такую даму — она была рыжей, и по этой причине от нее несло «бараньим салом» на сто верст кругом; на какие только ухищрения она не пускалась, дабы отбить эту вонь: и мускусом душилась, и амброю, и прочими ароматами, вплоть до того, что носила между ног коробочку с благовониями, столь умело выделанную, что ее не брал и жар, исходящий от тела.

У других женщин кожа бывает скверная, в пятнах и разводах, что твой мрамор, либо мозаика, либо оленья шкура, а то еще вся в перхоти и угрях; не стану продолжать, скажу лишь, что на такое и глядеть-то противно.

Знавал я — да и знаю по сей день — одну высокородную даму, у которой все тело поросло волосом на груди и на животе, по плечам, по спине и ниже спины, — ну прямо обезьяна, да и только. Сами подумайте, к чему это приводит. Ежели верна поговорка, что «волосатый — богатый, а долгогривый — похотливый», то эта дама отвечает ей и в том и в другом отношении и, уверяю вас, не обделяет себя удовольствиями, да и в мужчинах пробуждает и интерес и вожделение.

У других кожа, точно у ощипанной курицы, вся в пупырышках, а то еще в пятнах, разводах или черная, как у нечистого духа. У третьих груди вздымаются, подобно копне сена, либо свисают, точно вымя у коровы, либо соски у них западают так, что не сыщешь. Эдакую грудь не уподобишь прекрасным персям Елены, которая пожелала однажды, во исполнение некоего обета, преподнести в дар храму Дианы изящный кубок и, призвав для этой цели искусного чеканщика, повелела ему отлить сей кубок в форме безупречной ее груди, что он и исполнил, изготовив сосуд из белого золота, при виде коего всякий затруднялся, не зная, чем больше восхищаться — тонкой ли работою или сходством с грудью, послужившей мастеру моделью, и моделью столь совершенною, что искусство ювелира побуждало зрителей вожделеть к оригиналу. Плиний, описавший сей кубок, особенно подчеркнул тот факт, что он был отчеканен из белого золота. И это в самом деле удивления достойно.

Тот, кто пожелал бы заказать золотой кубок, взяв за модель толстенные вымена, о коих говорил я выше, должен отвалить ювелиру целую груду золота, да и кубок сей стал бы предметом насмешек людей, что, верно, говорили бы так: «Гляньте-ка на эту бадью — она сделана по форме грудей такой-то или такой-то дамы!» Думаю, подобный кубок напоминал бы не изящный ритон для питья, но ту огромную деревянную лохань, из коей обыкновенно кормят свиней.

У некоторых женщин сосок походит на гнилую сливу. У других, если поглядеть ниже, живот одряб и висит, точно старая, потасканная охотничья сумка: такое часто бывает у рожавших женщин, коим после родов небрежные повитухи не натирали живот китовым жиром. Однако и среди них встречаются женщины с гладким, тугим животом и с такой крепкой, точеной грудью, что и юной девушке впору.

Обратимся теперь к самым интимным частям тела; у некоторых дам они на вид отвратительны. У одних волос совсем не вьется, но, напротив, свисает вниз длинной куделью, точно ус сарацина: однако же они никогда не срезают эту поросль, а носят ее, видимо помятуя о поговорке: «По заросшему лужку славно мчать на всем скаку». Это же подтвердила мне одна весьма знатная дама, которая заботливо сохраняет на своем лужку сию травку.

Слышал я о другой красивой и достойной даме, у которой волосы эти были настолько длинны, что она заплетала их, накручивая на шнурки или ленты пунцового либо другого цвета, завивая таким образом, точно букли на парике, а потом прикрепляла к ляжкам и в подобном виде показывалась иногда мужу или любовнику; в другое же время, убедившись, что волосы крепко завиты, распускала эти косички и щеголяла густым курчавым руном, на какое не поскупилась природа.

Сами понимаете, сколько во всем этом было распущенности и бесстыдства: ведь дама не могла сама заниматься сей завивкою и, стало быть, препоручала это одной из своих горничных, самой приближенной; разумеется, подобное занятие возбуждало похоть во всех ее видах, какие только можно вообразить.