Карен Брутенц - Тридцать лет на Cтарой площади

Разумеется, и в 60?е, и в 70?е годы идеологические мотивы, окрашенные ностальгическими мировоззренческими эмоциями, не игнорировались. Но в каждом или почти в каждом конкретном случае решающими неизменно оказывались сверхдержавные политические и военно?стратегические интересы. Так, КПСС упорно рекомендовала арабским компартиям перейти к сотрудничеству с существующими в их странах режимами. Это отвечало нашему курсу, усиливая заинтересованность арабских лидеров в развитии хороших отношений с СССР (в руках которого, считалось, находился такой инструмент, как компартии), и страховало от конфликтов с ними из?за коммунистов. Компартии, за исключением суданской, последовали советским рекомендациям (ими, конечно, двигали и собственные мотивы), что в ряде случаев обрекло их на роль «попутчиков» диктаторских или авторитарных режимов. А когда компартия Судана вместе со своими союзниками предприняла попытку переворота, Москва фактически от нее отмежевалась.

Наконец, надо иметь в виду и то, что обычно игнорируют: роль традиционного, марксистско?ленинского фактора во внешней политике СССР неуклонно размывалась. Идеологическая близость, общий в этом смысле «корень» все более представляли ценность не сами по себе, а скорее как залог и символ политической солидарности и послушания. Показателем этого может послужить и наша реакция на антикоммунистические акции.

Репрессии против коммунистов в насеровском Египте (где, собственно, компартии?то не было) в 1960 году и в касемовском Ираке в 1968 году вызвали в Москве бурную публичную реакцию и (по нашей инициативе) временное охлаждение в отношениях. Но уже в 1977 году в Ираке и в 1978 году в Иране все было иначе. Хусейн казнил десятки коммунистов. Но на советских отношениях с ним это заметным образом не отразилось (если не считать прекращения носивших формальный характер связей КПСС с иракской БААС). Более того, в политической, экономической и военной областях они продолжали крепнуть.

В конце 70?х годов в Иране на Народную партию (компартию) развязали настоящую охоту, сопровождавшуюся шквалом антисоветской пропаганды. А СССР предпринимал упорные усилия, чтобы наладить с ним отношения, делал заманчивые предложения, в том числе и экономические. Любые поползновения продемонстрировать солидарность КПСС с иранскими коммунистами решительно пресекались. Предложения нашего отдела выступить с протестом от имени ЦК КПСС были отвергнуты, а попытки пропустить в печать сообщения о репрессиях из иностранных источников наталкивались на неизменный отказ. Не было принято, правда после некоторых колебаний, и предложение отреагировать на антикоммунистические выпады Каддафи, провозгласившего, что этап борьбы с капиталистическим Западом «ушел в прошлое» и в будущем «борьба будет идти с коммунизмом». Подготовленная тогда, с согласия руководства, едкая статья не вышла в свет.

Известны близкие отношения Советского Союза с Южным Йеменом. Без идеологической тональности не обошлось и здесь, тем более что южные йеменцы в своих левых, социалистических наклонностях были искреннее многих в арабском мире. Но и тут преобладающими оказались государственные, прежде всего стратегические, расчеты: возможность создания для флота опорного пункта. Переговоры об этом с президентом Южного Йемена А. Н. Мухаммедом начальник Главного морского штаба адмирал флота Н.И. Смирнов вел в моем присутствии в марте 1983 года. Правда, финансовые соображения заставили отложить на следующую пятилетку реализацию проекта.

Словом, во всех или почти во всех случаях идеологические мотивы, как и рекомендации компартиям и другим близким организациям, были подчинены советской государственной политике. Кстати, в адресованном президенту США меморандуме Национального совета безопасности «Об Африканском Роге» от 1 апреля 1977 г., где анализируются политика и интересы СССР в этом регионе, об идеологии даже не упоминается. Зато пространно говорится о геостратегических факторах. То же относится к развернутому документу госдепартамента, посвященному Ирану и составленному примерно в это же время – 2 февраля.

Можно добавить, что выпячивание советским руководством идеологических мотивов во внешней политике, облачение в идеологические одежды великодержавных устремлений и побед за рубежом служили и на потрёбу политике внутренней. Это как бы свидетельствовало превосходстве нашей идеологии, растущей ее популярности в мире.

Но в идеологическом обрамлении внешней политики СССР был отнюдь не одинок. Деидеологизированной политики тогда не существовало, как, впрочем, не существует и сейчас. От нас не отставал наш главный соперник: идеологический «фарш» политики Соединенных Штатов был не скуднее. Это обосновывалось борьбой против «империи зла».

Теперь эта «империя» канула в Лету, однако американская политика не стала менее идеологизированной. США не отказались ни от возложенной на себя, ими самими мессианской функции (продвижение к демократии в форме американского образа жизни), ни от претензий на роль лидера?гегемона, которая им предназначена «самой историей». Причем эти явно идеологические мотивы встроены в структуру супердержавной политики – она как бы в них «упакована» – и служат ее целям.

Я располагаю авторитетным американским подтверждением своего представления о роли идеологического фактора в период холодной войны. Помощник С. Вэнса, государственного секретаря в период президентства Картера (1976–1981 гг.), М. Шульман говорил на встрече в Осло в октябре 1995 года: «…В обоих случаях (США и СССР. – К. Б.) идеологические соображения затушевывали то, что было на самом деле соревновательными отношениями, которые мы описывали в идеологических терминах, но которые были прежде всего существенными как возможности для завоевания, для увеличения влияния». Достаточно сослаться на возникший как раз во второй половине 70?х годов фактический союз Соединенных Штатов с мао?цзэдуновским Китаем, обращенный против СССР, чтобы убедиться в подчиненной роли идеологических мотивов.

Верно, и в советской, и в американской политике идеологическая оболочка приобретала порой некоторую самостоятельность и оказывала не вполне контролируемое воздействие. Тем более, что столкновение соответствующих стереотипов СССР и США создавало эффект взаимного резонанса, придававший идеологическому противостоянию особую остроту (преувеличенную сравнительно с практическими действиями, которые, как правило, были значительно осторожнее). Именно из идеологической сферы в особенности исходили фундаменталистские призывы к непримиримости, к бескомпромиссной борьбе «до победного конца».