Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

- Керосином делюсь с тем юношей, которого ты видел. - Вячеслав Викторович кивнул в сторону комнаты. - Будет мне на орехи от моей баронессы. Но ничего не попишешь, придется пережить! - Он посмотрел на свет обе бутылки. - Ладно, семь бед - один ответ. - И долил маленькую доверху. Пришел попросить полведра угля. А где у меня уголь? Ребенок у него замерзает. Родил, дурак, наследника, нашел время! Жена не работает, кормит и при этом еще болеет, а сам, лопух, только и умеет сочинять стихи, которые нигде не берут. Устроил его редактором в издательство. Вместо того чтобы отредактировать да сдать, в час по чайной ложке переписывает чужую книгу. А жена с ребенком гибнут.

Он скатал обрывок газеты и заткнул бумажной пробкой отлитый керосин.

Когда они вернулись в комнату, "лопух" сидел на прежнем месте за столом.

- Будем знакомы, - сказал Лопатин, с интересом глядя на этого переписывавшего чужие книжки человека.

- Рубашкин. - "Лопух" поднялся, чтобы пожать Лопатину руку и снова сел.

Лопатин принялся хлебать чай, искоса поглядывая на него. Перед ним стоял стакан, значит, Вячеслав напоил его чаем.

"Лопух" был худой беловолосый юноша с длинными, давно не стриженными, прилипшими к худым вискам волосами и в очках, таких толстых, что было сразу понятно, почему он не на фронте.

- Вячеслав Викторович, - с запинкой, словно пересилив себя и в то же время с внутренним вызовом сказал "лопух". - Я слышал через дверь все, что вы обо мне говорили.

- Ну и шут с тобой, что ты слышал, - сказал Вячеслав Викторович, сердито ходивший по комнате. - Поделился со своим старым другом тем, что ты лопух. Могу добавить - способный, хотя и - правой рукой за левое ухо! - сам все это прекрасно знаешь, что дальше?

- Ничего. Просто хотел, чтобы вы знали, что я все слышат.

- Знаю, что ты принципиальный, мог не напоминать мне. Такой принципиальный, - это Вячеслав Викторович сказал, уже обращаюсь к Лопатину, - что не способен, спуская последнее барахло на базаре, хотя бы поторговаться из-за него! Идет на толкучку и со своей принципиальностью приносит с базара жене вдвое меньше картошки, чем мог бы. Забирай керосин и иди. Передай привет своей Лиле. Сегодня не могу, а завтра зайду к вам. Ты прямо на киностудию едешь? - обратился Вячеслав Викторович к допившему чай и поднявшемуся из-за стола Лопатину.

- Нет, сначала к вокзалу, на продпункт.

- Тогда прихвати его с собой. Он там, у вокзала, не доезжая квартал, живет. А то еще разобьет по дороге, растяпа, керосин. Когда ты вернешься?

- Договорились сегодня до семи работать. Думаю, к восьми буду.

- Тем лучше. - Вячеслав Викторович проводил их обоих в прихожую. "Лопуха" выпустил за дверь, а Лопатина придержал, сказав на ухо: - Абсолютно все спустил на толкучке, чтоб семью кормить. Под пальто - рубашка. Сил нет на них смотреть. Завтра чего-нибудь соберем им после Нового года. Не все же гости дотла сожрут?

- Может, я когда получу, хлеба отрежу? - спросил Лопатин.

- Не надо. Я завтра сам.

Сев в машину, "лопух" поставил между колен бутылку с керосином и держал ее двумя руками в грязных белых штопаных шерстяных перчатках, кажется женских.

Лопатин ехал рядом с ним и вспоминал: где он раньше слышал эту фамилию - Рубашкин? И все-таки вспомнил. Слышал ее от Вячеслава до войны, что есть у него в семинаре такой студент Литературного института - Рубашкин; несколько стихов его напечатали, а первой книжки никак не может издать. Куда ее ни сунешь - всюду по каким-нибудь параметрам не подходит! Значит, это и был тот самый довоенный Рубашкин.

- Сколько вашему ребенку? - спросил Лопатин.

- Четыре месяца, четыре! - зло повторил "лопух", словно его не спросили, а ударили.

"Ребенка уже во время войны придумали, умники. - Лопатин сознавал несправедливость своей мысли, но все равно сердился от невозможности помочь. И вдруг подумал: - А что, если можно помочь? Если все-таки можно?"

Ему вспомнились слова режиссера о мешке угля, который он получил как премию от студии, когда кончил картину. "Вот закончу работать над сценарием и попрошу у них там за это два ведра угля. Без объяснения причин. Попрошу, и все!"

- Если можно, остановите здесь, - попросил "лопух".

- Прижмитесь к тротуару, - приказал Лопатин водителю.

"Лопух" вылез и, сказав "до свидания", еще стоял у открытой дверцы машины. Первый не протянул руку, дожидался, чтобы это сделал старший.

"Воспитанный мальчик", - подумал Лопатин, пожимая его ледяную руку, с которой тот поспешно стащил свою штопаную перчатку. Наверно, правда, что не умеет торговаться на толкучке. И вдруг спросил:

- Это ваш дом?

- Да.

- А какая квартира?

- А зачем вам?

- Спросил - значит, хочу знать.

- Четырнадцатая.

- Ладно, до свидания, - сказал Лопатин и захлопнул дверцу.

Когда, получив все, что полагалось, на продпункте, они с опозданием на пятнадцать минут подъехали к студии, водитель сказал, что подполковник велел узнать у Лопатина, до какого часа он будет здесь.

- До семи. А что?

Водитель объяснил, что подполковник хотел заехать сегодня завезти билет на ашхабадский поезд и проститься, потому что сам уезжает сегодня в командировку во Фрунзе.

- Передайте, что до семи наверняка буду, - сказал Лопатин и, вылезая, прихватил с собой вещевой мешок с продуктами.

- А вы оставили бы мешок, товарищ майор. Подполковник сказал, чтоб, если захотите, я отвез на квартиру.

- Спасибо, раз так. - Лопатин бросил мешок обратно в машину.

* * *

Работа была в самом разгаре, когда в монтажную вошел Губер.

- Во-первых, билет, - сказал он, поздоровавшись с режиссером и Лопатиным.

- А во-вторых, кажется, будем прощаться? - сказал Лопатин, засовывая билет в карман гимнастерки.

- Пока еще нет, - сказал Губер. - Виноват, но приказано оторвать вас от работы.

- Кем это приказано? - сердито спросил режиссер.

- Позвонили от товарища Юсупова. Просили привезти Василия Николаевича к нему в ЦК.

- Ну уж тут сам бог велел, - развел руками режиссер. - Поезжайте, а я без вас пока сметаю дальше на живую нитку. Потом вместе посмотрим. Никогда с ним не встречались?

- Никогда.

- Поезжайте, вам будет интересно. Жаль только, заранее не знали, по-другому бы работу построили. Ладно, что делать! Делать было действительно нечего, оставалось ехать.

- Зачем это он меня вдруг вызвал? - спросил Лопатин, когда они с Губером сели в машину.

- Раз вызвал, значит, понадобились ему. Мне приказали, чтоб сам вас в ЦК доставил. Ничего не имеете против?

- Не сердитесь на меня за тот разговор по телефону, ладно? - сказал Лопатин.

- За тот разговор не сержусь. А что про свой орден не сообщили, сочли меня мелким человеком, - обижен, не скрою. Если б сказали, хотя и скромно, обмыли бы у меня дома. Все же в одной газете работаем.