Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

- И за это. Не прав перед вами. А откуда вы узнали?

- Оттуда же, откуда и всегда. От редактора. К вашему сведению, когда кто-нибудь в редакции орден получает, он всем прочим дает по телеграмме, чтобы знали, завидовали и старались. Нате вчерашнюю газету, самолетом пришла. Посмертная корреспонденция Хохлачева напечатана.

Лопатин взял газету и увидел на четвертой полосе напечатанную подвалом корреспонденцию, о которой шла речь. Значит, Хохлачев еще раньше, до гибели, летал на штурмовку и, уже написав корреспонденцию, полетел еще раз... Фамилия была в рамке, но о смерти - как погиб - ничего не было. Слишком много людей каждый день умирает на фронте - если про всех печатать, заняло бы все четыре полосы. И для своего не стали делать исключения. Правильно, конечно. Только под корреспонденцией поставили дату, когда была написана, и пометку: "Задержана доставкой".

- Машина за вами придет второго, в десять ровно, - сказал Губер. Билет у вас. Место верхнее. Но вагон, думаю, будет неполный. Оттуда, от Красноводска, всегда набито, а туда, до конца, до Каспия, последнее время мало кто едет. Главным образом гражданские; влезают и вылезают по пути.

- А вы много ездили по этой дороге? - спросил Лопатин.

- Ездил, по не так много. Округ-то необъятный - целая страна.

- А зачем теперь во Фрунзе?

- В пехотное училище. Первого будет выпуск, приказано дать заметку. Ваше дело - воевать, наше - ковать кадры, - усмехнулся Губер.

Они вышли у здания ЦК; Губер довел Лопатина до дверей и остановился:

- Пропуска вам не надо, пропустят по документу. Обратно на киностудию доставят. А я откланяюсь. Иначе на поезд не успею.

- Значит, Новый год - во Фрунзе, без семьи? - спросил Лопатин.

- Выходит, так. Но, откровенно говоря, жена не против этой командировки. Есть от нее задание - по дороге во Фрунзе на станции Мерке, пока поезд стоит, сахару для ребят купить. Там сахаром торгуют, и сравнительно дешево. Можно было бы сменять, говорят, за вещи больше сахару получишь, чем за деньги, но форма этого не позволяет! Жена здесь продала отрез на шинель и сапоги на толкучке и с собой деньги дала. У меня ведь кроме того сына, о котором рассказывал, еще двое - трех и двух лет. Не говорил вам?

- Не говорили.

- Первая жена умерла, а на второй поздно женился, под самую войну.

* * *

Кабинет, в который вошел Лопатин, был похож на другие такие кабинеты, где ему приходилось бывать во время довоенных поездок. Только больше, чем обычно, стояло телефонов и на письменном столе, и на длинном, для заседаний.

У дальнего конца этого очень длинного стола сидели два человека. Когда Лопатин вошел, они поднялись ему навстречу. Оба были в полувоенном. Один, бритоголовый, невысокий, но из-за неимоверной ширины в плечах и тяжести всей фигуры казавшийся все равно огромным, был узбек, второй, в роговых очках, русский.

- Здравствуйте, товарищ Лопатин, - сказал узбек, сделав несколько шагов навстречу Лопатину, и обеими своими тяжелыми, очень большими руками потряс его руку и отпустил.

Русский, в очках, выступив из-за спины Юсупова, коротко и крепко тряхнул руку Лопатина и назвал свою фамилию, имя и отчество. Фамилии Лопатин не расслышал, а имя-отчество запомнил: Сергей Андреевич.

- Садитесь.

Юсупов сделал округлый жест рукой. Фигура и лицо у него были тяжелые, мощные, а движения легкие, округлые.

Лопатин присел к столу, на котором кроме телефонов стоял поднос с чайником и несколькими пиалами.

- Будем пить чай, - сказал Юсупов и, взяв чайник и пиалу, потонувшую в его огромной руке, налил в нее немножко чая, открыв крышку чайника, вылил чай обратно, еще раз налил и еще раз вылил обратно и только на третий раз, палив пиалу до половины, поставил перед Лопатиным.

Он делал все это традиционно неторопливо, словно сидел с гостями в узбекской чайхане. После Лопатина налил русскому в очках, Сергею Андреевичу, и последним - себе.

- Пьете зеленый чай?

- Люблю, - сказал Лопатин.

- Я тоже. Ташкентцы больше пьют черный, а мы, ферганцы, - зеленый. Сегодняшнюю сводку слышали?

- Слышал. Хорошая сводка.

- И у нас тоже неплохая. - Юсупов похлопал тяжелой ладонью по лежавшей перед ним на столе пачке листов. - Вчера на двенадцать часов ночи завершили годовой план по двадцати трем видам военной продукции и начали работать в счет будущего года. На одиннадцати заводах. Из них до войны только один был военный. Четыре переоборудовали, а шесть поставили на пустом месте. Ни от одного эвакуированного завода не отказались, все приняли. А несколько сами забрали. Когда эшелоны с оборудованием на станции Арысь скопились. Знаете Арысь?

- Знаю, - сказал Лопатин.

- Оттуда налево - к соседям, а направо - к нам. Пока соседи колебались, могут ли принять, мы забрали все направо - к себе. Объяснили, что у нас теплей! Дольше можно на станках под открытым небом работать, прежде чем крышами накроем. - Он довольно усмехнулся, как человек, тогда, прошлой осенью, удачно перехитривший кого-то. - Понял из ваших очерков, что вы там, в Сталинграде, были на заводах, на Тракторном и "Красном Октябре". Так?

- Был.

- А сегодня у нас побудете. Есть у нас завод, на котором выпускаем мины для "катюш". Выдал две тысячи шестьсот мин сверх годового плана. Там через час начнется митинг, попросим вас поехать рассказать о Сталинграде. Выступите вы и Герой Советского Союза сержант Турдыев. Он здешний, у него на этом заводе ж ей а и сын работают. Не слышали о нем в Сталинграде?

- Слышал, - сказал Лопатин, вспомнив фамилию разведчика-узбека, считавшегося погибшим. - Значит, он не погиб?

- Не погиб. Отдыхает здесь после госпиталя. Он по-узбекски расскажет, а вы по-русски. Хоп?

- Турдыев и по-русски неплохо рассказывает, - сказал молчавший до этого Сергей Андреевич.

- Может и по-русски. Это у него еще интересней получается, - усмехнулся Юсупов. - Он первый герой-узбек, который к нам после госпиталя приехал, - мы обедать не пошли, ждали, когда его прямо с поезда сюда привезут. Сидел на вашем месте и рассказывал нам, как в Сталинграде "языков" таскал. Такой же здоровый, похожий на меня. Только с большими усами. - Юсупов показал, какие усы у этого Турдыева. - Не только немца - буйвола может на спине притащить. Спрашиваю: как ты, Турдыев, там, во взводе разведки, - одни узбек, все остальные русские, как с ними жил? Отвечает: "Хорошо жил. Узбек - узбек поругается, уже война кончится - помнить будет! Русский - узбек поругается, пять минут прошло, говорит: "Юлдаш, закуривай", - уже все забыл! Русский человек хороший", говорит. Спрашиваю: какая у тебя там работа была, в разведке? Тяжелая? "Очень тяжелая, - говорит. - Восемьдесят - сто килограмм - очень тяжелая". Я сначала не понял, почему восемьдесят - сто килограмм? Объясняет: "Иногда, бывает, такой тяжелый попадается, волокешь язык - тяжелый язык!"