Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

- Да, завтра - последний день...

- Закончим, - сказал режиссер. - У нас с вами другого выхода все равно нет. Встретимся завтра ровно в десять. За последние сорок дней на фронте так все вверх тормашками перевернулось, что с радости выпить, конечно, хочется! Но все же не перебирайте! Вы на трамвай?

- Да.

- А я потопал к себе. - Он протянул руку Лопатину. - С наступающим вас! - И уже хотел идти, но задержался. - Подумайте сегодня, на Новом году, как бы наделить в нашем фильме людей теми чувствами, которые сами сейчас испытываем Фильм-то выйдет самое раннее в марте; к этому времени, наверно, уже и Донбасс будет свободен, и Ростов! А у нас с вами только о том, чтоб ни шагу назад! Вас не беспокоит, как это будут смотреть?

- Не беспокоит. У нас в фильме - октябрь месяц. Еще и речи нет о наступлении. Как же людям дать чувство того, о чем они еще не знают?

- Ну не чувство - предчувствие, - сказал режиссер.

- Ив предчувствиях надо знать меру. Наделить всех предчувствиями победы - самое простое. У кого-то они были, у кого-то их не было. Если всех наделить предчувствиями, будет неправда. Не было этого в октябре. Настроение стоять до конца было, а этого не было.

- И все же не упрямьтесь, подумайте.

- Ладно, подумаю, - сказал Лопатин. И пошел к трамваю.

Шел, думая о своих корреспонденциях. Кто их знает, как они будут выглядеть вместе, если когда-нибудь, после войны, доведется собрать их в книгу? В одной - одно настроение, в другой - другое. В одной отступаем, в другой стоим, в третьей наступаем... Какая же еще между ними связь, кроме самого хода войны?

- Василий Николаевич, да остановитесь же наконец! Никак вас не догоню, - услышал он за спиной женский, голос. И обернулся.

Перед ним стояла Нина Николаевна, в ушанке, валенках и перепоясанной офицерским ремнем цигейковой шубе. Несмотря на шубу, она казалась тонкой может быть, из-за этого туго перехватившего ее талию широкого ремня. В одной руке она держала кошелку, а другую, без варежки, протягивала Лопатину.

Лопатин пожал ей руку, отпустил и стоял перед нею, не зная, что делать, радостно глядя на нее. Что бы там ни сказал Вячеслав о человеке, который при ней состоит и который будет с нею на Новом году, а все равно и весь день вчера, и весь день сегодня ему хотелось ее увидеть. Даже когда не думал о ней - некогда было думать, - все равно хотел видеть. Так это было, и ничего с этим не сделаешь.

Она сунула руку в карман шубы. И вторая рука тоже была в кармане. Свою кошелку - Лопатин не успел заметить когда - она продела под локоть и теперь стояла, засунув обе руки в карманы, и с каким-то вызовом смотрела на Лопатина. Потом спросила:

- Вы рады видеть меня?

- Рад.

- И я очень рада. Это я руки в карманах так гордо держу - для независимости. Я вообще люблю ходить руки в карманы. А на самом деле очень рада вас видеть и уже давно вас жду. Сначала на студии, в коридоре, мерзла, ждала. Я тут свой человек: они нам в театр дают разную одежку, а я им - нашу театральную - для съемок. Ждала вас, пока не прошли мимо со своим режиссером. Не хотела при всех общаться. Выскочила вслед за вами, а вы вцепились друг в друга и говорите, и говорите, насилу дождалась. Совсем меня заморозили!

- Откуда вы и куда? - невпопад спросил Лопатин, продолжая стоять перед ней.

Она улыбнулась беспомощности, с которой он это спросил.

- Откуда? Я вам уже сказала: со студии с вашей; дожидалась вас тут. Сначала придумала себе на сегодня дело, которое могла сделать и в другой день, а потом, сделав его, дожидалась вас. И вчера и сегодня все время хотела вас видеть. А куда? Вы-то сами куда?

- Я хотел на трамвай, ехать к Вячеславу Викторовичу. Я все эти дни у него.

- Вот и хорошо, - сказала она. - И мне почти туда же. Только не на трамвае. Хватит у вас пороха пешком - тут часа полтора?

- Пороха хватит. Только б вы не замерзли!

- Ничего со мной не случится - не замерзну и не растаю. Пойдемте. Я больше люблю за руку, чем под руку.

Она надела варежку и протянула ему руку.

- Давайте вашу корзинку, - сказал Лопатин.

- Не надо, сама понесу. Она ничего не весит - в ней только два дамских счастья, которые надо еще до Нового года занести по назначению. Одно укороченное, а другое - надставленное, потому что лежали у хозяек с разных времен. Одно с длинной моды, другое - с короткой. А в талии оба пришлось убирать. Худеют женщины.

Она на ходу повернула лицо к Лопатину.

- Кого-нибудь за эти дни спрашивали обо мне, да?

- Спрашивал.

- Сразу поняла, когда вы не удивились моей болтовне про платья. И что костюмерной заведую и что дамочкам шью - все вам доложили, да? У кого спрашивали?

- У Вячеслава Викторовича.

- Это мне повезло. Он добрый человек. Ну и что он вам еще сказал обо мне, кроме того, что я портниха с высшим образованием?

- Сказал, что с вами живут мать и сын, что вы их сами содержите и то он но знает, кто был вашим мужем.

- В общем, верно. И это все, что он вам сказал про меня?

- Нет, не все.

Она несколько шагов прошла молча.

- Так вот, Василий Николаевич, на Новом году у вашего друга я не буду. И пришла для того, чтобы вам это сказать. Потому что много думала о вас эти два дня и почему-то верил, что и вы тоже хотите меня видеть, и надо вас предупредить, что я не буду. А всех других предупреждать необязательно, обойдутся. И выходит, что я вас сейчас провожу до вашего друга и пойду там по соседству по своим портняжным делам и больше уже с вами в этом году уже не увидимся. Только в будущем, если вы этого захотите.

- Захочу, - сказал Лопатин, - но я послезавтра утром уезжаю.

- Неужели послезавтра? А я почему-то считала, что позже. Спрашивала Соню, монтажницу, и она сказала, что вы будете работать до второго.

- До второго - в том смысле, что второго уже уеду. Дальше. - Лопатин запнулся. Что-то помешало ему сказать "на фронт", и он сказал вместо этого "дальше".

- А я подумала, что вы будете до третьего, раз работа до второго. Вот как все глупо, - сказала она печально. - Мне легче было решиться не видеться с вами на Новом году, пока я думала, что еще два дня впереди. Ну да все равно, я уже решила.

Сказала эти последние слова уже не ему, а себе. И кивнула сама себе подтвердила. Потом остановилась и спросила:

- Я-то в валенках, а вы в сапогах. Вам-то не холодно?

- Ничего, я на два шерстяных носка. Да и не так уж тут холодно.

- А портянок не носите?

- Не ношу. Так и не научился подвертывать.

- Мой муж тоже носки носил, хотя им портянки выдавали, но они бабушке на тряпки вручались. А ремень остался с довоенного времени и, как видите, пошел в дело.

Может быть, она ждала, что он спросит ее о муже, но Лопатин не спросил, шел молча, продолжая держать ее за руку.

- Владелец ремня жив и здоров, служит в армии, но пока не воюет, пока на Дальнем Востоке, - сказала она, пройдя несколько шагов. - Уехал в начале сорокового года отсюда, из Среднеазиатского округа, туда строить, как я понимаю, укрепления - он военный инженер. Предполагалось, что обживется там, на месте, и вызовет семью. А потом не вызвал, дал мне вольную. А я в свою очередь ему. С тех пор мы здесь сами по себе, а он там сам по себе.