Вера Лещенко - Петр Лещенко. Все, что было… Последнее танго

Жизнь продолжалась. С тобой невозможно было появляться на улице, налетали знакомые и незнакомые со своими просьбами, но чаще просили дать автограф. У тебя в запасе всегда были твои фотографии в большом количестве для раздаривания. Одна, на которой ты во фраке с белым цветком в петлице, другая – ты с гитарой. Я не удержалась:

– Вся Одесса с вашими автографами ходит, а мне, когда вы уедете, ничего на память не останется.

Ты рассмеялся, ни в чем не стал меня разубеждать, а фотографию свою с гитарой подписал: «Моей горячо любимой девушке Верочке, от того, кто ценит и любит свою дорогулечку. Петя Лещенко (Зайчик). Odessa, 15.06–1942 г.»

Зайчик – значит, вспомнил, как, разглядывая твою детскую фотографию, ту самую, с велосипедом, которую вместе с фотографиями мамы и сына всегда носил с собой, я назвала тебя зайчиком беззащитным.

В свои коммерческие дела ты меня не посвящал, больше с мамой их обсуждал, но то, что к ресторану «Северный» ты стал иметь какое-то отношение, я догадалась. Ресторан этот – еще одна притча о тебе. Притча, делавшая тебя то героем, партизаном, то предателем, развлекающим немцев. Все зависело от рассказчика.

Как-то ты предупредил меня, что вечером мы идем в ресторан-варьете «Норд». Я не уточнила, что за мероприятие там будет, а когда подъехали, увидела, что это «Северный», но уже переименованный. О публике, которая была в тот вечер, судить мне сложно, но в основном там были местные, даже заезжие из бывших, по разным причинам ранее покинувшие Одессу. Военных и партизан не видела, хотя, по одной версии, ты открыл ресторан, чтобы развлекать оккупантов, по другой – ресторан был местом встреч партизан. После войны в театрах шла оперетта «Четверо с улицы Жанны» – либретто Григория Плоткина на музыку Олега Сандлера. Действие пьесы происходило в осажденной Одессе. Ты был артистом, на квартире и в ресторане которого встречались подпольщики, – положительный герой, одним словом. Твоему персонажу из пьесы принадлежат слова:

В Одесском театре музыкальной комедии сцена с тобой была сокращена. Конечно, можно развить эту версию: партизаны и ты, рискующий жизнью, помогающий им. В какой-то степени – правда, ты помогал, но не партизанам, а людям, которых мог спасти. И все же я настаиваю на своей, третьей версии твоей принадлежности к ресторану. В июле 1942 года тебе прислали из комендантского управления Одессы извещение явиться на службу в 13-ю дивизию в качестве переводчика с русского языка. О-Папа мне об этом рассказал, он был уверен, что этот вызов – дело рук твоей жены Закитт, что она не остановится, пока тебя не отправят на фронт. Если это случится, все его надежды жить в России рухнут. С тобой говорить об этом я не могла, но не почувствовать твои переживания тоже было невозможно. По закону страны, в которой ты жил, ты обязан был подчиниться и явиться в часть, к которой был приписан. По велению души тебе больше всего хотелось выходить на сцену, делать новые программы, записываться на студии. Ты стал искать возможность остаться. Договорился с держателями ресторана Бойко и Литваком о совместной работе. Опыт у тебя был, вы заверили ваш союз в примарии, а потом ты добился от военного стола примарии документа о мобилизации для работы на месте. Так ты стал совладельцем ресторана. Какие там далеко идущие планы, надо было решать существующие проблемы.

В тот вечер мы были с тобой на открытии ресторана. Ты предложил западную схему: концертная программа и питье с едой друг другу не мешают. Легкие напитки, концерт в двух отделениях, в перерыве делаете заказ, а по окончании программы пей, ешь, танцуй до утра. Не всегда публика принимала это, но когда ты выходил на сцену, пьющих и жующих не было. Я гордилась тобой, но это явление в нашей российской действительности было в диковинку.

На открытии ресторана выступали акробаты, фокусники, хор с русскими и цыганскими песнями, во втором отделении на эстраду вышел ты, спел три или четыре песни, публика требовала продолжения. Пел ты только на русском языке, это я хорошо помню.

В том же июле мы впервые ненадолго расстались: ты уехал в Бухарест, нужно было уладить какие-то дела. Так ты сказал мне. Я приняла новость смиренно, как верная «половинка». Я не боялась, что бросишь, обманешь, не вернешься. Поверила тебе я в первый день нашей встречи. И хотя ты в любви мне не клялся никогда, я не сомневалась в твоих чувствах. Но мне без тебя было неуютно и тревожно. Вернулся с аккордеоном, тем самым единственным твоим подарком, который дожил со мной до сегодняшнего дня.

– Работать надо на хорошем инструменте. Он должен быть легким, с чистым звуком, – объяснял ты. – Мы с тобой будем выступать дуэтом.

Инструмент был невесомым, с золотыми мехами, а звук божественный. Ты незаметно взвалил на себя все проблемы и нашей семьи. Постепенно я привыкла, что все вопросы решаешь ты: привезти продукты, обновить мой гардероб, позаботиться о брате, маме. Ты делал это как-то естественно, незаметно, деликатно. У мамы была подружка Люся, которой мама и раньше помогала, – у той семья большая. Но Люся всегда чувствовала себя неуютно, отказывалась от помощи. Тогда ты предложил ей приезжать и помогать маме по хозяйству, и продукты будут платой ей за труд. Меня это покоробило поначалу, но Люся была счастлива:

– Верочка, мне в радость бывать у вас, о такой работе только мечтать могла.

Да, ты умел расположить людей.

Мы стали выступать с тобой в «Северном» и на других площадках. Из «других» запомнился концерт в театре «Обозрение». Ты выстроил всю программу под мой репертуар. Дуэтом мы исполнили «Скажите, почему», «Мое последнее танго». На концерты билеты продавались, и ты дал рекламу в одесской газете: состоится концерт известной в Одессе исполнительницы лирических песен Веры Белоусовой и популярного в Европе Петра Лещенко. Причем мое имя ты дал крупно, а свое, в конце – меленько. Я испытывала неловкость, но объясняться с тобой было бесполезно. Ты отшучивался, мол, привыкай, очень скоро будут говорить Вера Лещенко в сопровождении… Но тогда я была сопровождением, и как невеста, и как аккомпаниатор. Не скрою, горда была этим званием. Когда мы работали вместе, были и мои сольные номера. Ты подчеркивал, что твоя помощь моей семье – моя заслуга. Я ведь работаю с тобой. Ни в коей мере тогда не пыталась твое имя и популярность использовать и сейчас к тому не стремлюсь. Как-то после твоих хвалебных речей заявила тебе:

– Я – всего лишь запятая в твоей биографии.

– Запятая, – согласился ты, – но такая, без которой биография меняется.

Мы были нужны друг другу, хотели, чтобы у нас было будущее. Вот и вся наша политика – остаться в профессии, постигать, удивлять, радость дарить друг другу и людям. Не предавали, не убивали и в патриотов не играли – мы ими были. Я насмотрелась на этих псевдоурапатриотов! Кто шел на баррикады и бил себя в грудь, меньше, чем ты, сделал для России. Вернусь к Сокольскому, который на исходе дней своих признался, что Латвия «доживала свои буржуазные денечки»: «На фирме „Беллаккорд” я в это время записывал песню Дунаевского из кинофильма „Волга-Волга”. Чекисты, которыми наводнена была Рига, уговорили не уезжать, мол, песни советские поешь. Блатные пел, так кто их не пел? Остался. Не посадили, на том спасибо, но ведь выступать не дали. Петя-то Лещенко, царство ему небесное, завод граммофонный там имел, а после в Одессе при немцах два ресторана содержал… Я тоже мог петь, приглашали, да чекистов побоялся. А Петя не боялся». И про завод, и про два ресторана – перебор, конечно. Но то, что ты не боялся, правда. А не боялся потому, что не грешил. И ресторан открыли при немцах, но не для немцев.