Алексей Новиков - Рождение музыканта

Она подумала и скромно похвалилась:

– И женихи есть!

– Какие женихи?! – Глинка даже озлобился на это неожиданное вторжение.

– Разные… – доверчиво сказала Елена, – гарнизонного батальона подпоручик… из совестного суда секретарь… Только все это пустяки! Без меня отцу плохо будет. Вы не думайте… – девушка чуть склонилась к молодому человеку, – я очень сильная… – Она протянула к Глинке обе руки: – Попробуйте разжать!..

И он почувствовал эту силу. Едва прикоснулся к рукам, они обожгли его так, что зашлось сердце и застучало в висках. Нет, ему не удалось разжать эти маленькие кулачки, и Елена осталась очень довольна.

– Но почему же вы не играете? Что с вами? – удивилась она.

Он заиграл послушно, но не очень уверенно.

Днем еще более странным был этот музыкальный магазин. За окнами грохотали подводы, сновали люди, но сюда забегали только тени прохожих. Тени перебегали от прилавка в дальние углы.

Казалось, долговязая скрипица, висевшая на стене, подозрительно прислушивалась к тому, что играет этот заезжий человек, а разбитый контрабас совещался с кларнетом, как им быть с непрошенным пришельцем. Даже тени, и те насторожились, обступив фортепиано.

Глинка играл увертюру к «Дон-Жуану». Сначала он шел за Моцартом, потом Моцарт покинул его. А он все играл и играл. Елена посмотрела на него удивленно:

– Это тоже из «Дон-Жуана»?

– Кажется, нет… – признался он.

Елена вскинула на него глаза:

– Но если не «Дон-Жуан», так что же это?

– Наставление Дон-Жуану, – тихо ответил молодой человек: – Надо верить сердцу, когда сердце говорит!

Паузу в словах заполнила музыка, но он ничуть не усомнился, что дочь музыканта его поняла. Потом, снова наставляя Дон-Жуана, Глинка сказал в укор ему и в оправдание себе:

– Кто верит сердцу, тот никогда не будет им играть!

– А люди? – спросила девушка, будто жалуясь на кого-то. – Часто ли так поступают люди?

Может быть, она даже побледнела при этих словах, а, может быть, ее задумчивого лица коснулась тень, забежавшая с улицы.

– Люди? – Глинка быстро к ней повернулся. – Разве вы знаете людей? – но тут он вспомнил о женихах и замолчал.

Когда в лавочку пришел пан Андрей, его рыжий сюртук показался Глинке ненавистным. Однако он тотчас же понял, что пан Андрей не жених. Пан Андрей просто стережет заколдованное царство и девушку в музыкальной шкатулке. И хотя вовсе не для него предназначено это царство, он все-таки стережет.

Елена положила руку на лохматую голову пана Андрея, и он выразил свою радость такой октавой, от которой заломило в ушах…

Поздно вечером еще раз ласково звякнул звонок у дверей музыкальной лавки, провожая Михаила Глинку. Он шел по безлюдной улице и думал о девушке, которая летит с отцом в трубу. На фоне звездного неба эта картина показалась совсем иною. Вот Елена ухватилась за звезду, вот встала на ней и протянула руку старику, и старик вскарабкался как ни в чем не бывало вместе с колченогим стулом и плахтой. Но тут облако надвинулось на звезду, из-за него глянул гарнизонный подпоручик и хотел прыгнуть на звезду, но, должно быть, зацепился за облако и повис над бездной да так и уплыл вместе с облаком. Звезда вспыхнула ярче. Елена смеялась, рассказывая о чем-то старику, а потом вдруг побледнела. Знать бы, о чем она думает теперь…

– Надо верить сердцу, когда сердце говорит! – шепчет молодой проезжий, стоя на харьковской улице, и, оторвавшись от звездного неба, идет дальше. – Надо верить сердцу!..

А сердце говорит, что он пойдет в музыкальную лавку и завтра, и послезавтра, и будет ходить туда каждый день…

– Приехали! – встретил его заспанный Илья. – Почитай с час как приехали!

– Кто приехал?

– Смоленские господа. Приказывали: как пожалуете, немедля доложить!..

В просторном номере, куда вошел Глинка, сидели за чаем попутчики на Кавказ: управляющий Смоленской удельной конторой – статский советник Петровский-Муравский и его младший брат из неслужащих дворян.

– Садитесь, молодой человек, как раз к чаю! – сказал управляющий. – Наслышан о вас от почтенного родителя вашего, наслышан, как же!.. Не угодно ли гусятины? Очень приятно встретить земляка на чужбине!.. Вот окорок, рекомендую, тоже домашнего копченья… – Любезно придвигая новоприбывшему яства, управляющий к чему-то прислушался и, самоуглубившись, произнес: – Жжет!

Беседа свернула на болезни. Они были у братьев Петровских-Муравских сходны по родству, но отчасти и не сходны по различию характеров. Управляющий удельной конторой жаловался на изжогу, неслужащий брат страдал тяжестью в желудке. Статский советник, соответственно чину, имел давние счеты с печенью; у младшего же по молодости только часом играла селезенка. Ревматизмы были как бы фамильной принадлежностью у обоих братьев, но аневризмы, в уважение к табели о рангах, опять различались.

– А чем же вы недужите, Михаил Иванович?.. – отнесся, наконец, к Глинке управляющий. – Однако обратите внимание на сей паштет и, полагал бы, с присовокуплением к нему сего травника! – Придвинув Глинке паштет, господин Петровский-Муравский старший взглянул на него с некоторым оживлением: – Так на что изволите жаловаться?

Главная жалоба Михаила Глинки была, конечно, на то, что придется расстаться с музыкальной лавкой. Но это вряд ли поняли бы братья Петровские-Муравские. Поэтому он отделался неопределенными ссылками на ревматизм.

– Так, так… – оживился управляющий. – Денек передохнем, а послезавтра продолжим совместный путь к целительным водам! – и он вернулся к паштету. – А в путь шествующим вручим, разумею, посошок! – и налил всем травника домашнего настоя.

Младший попутчик, из неслужащих дворян, меланхолически глотал посошки, как факир глотает шпаги, к беседе же относился безучастно, предоставив словоговорение статскому советнику. Но и статский советник, наскучив паштетом, рассеянно искал разнообразия между подорожников.

– Взяли ли вы, Михаил Иванович, справку о том, что от Харькова надлежит просить военный караул, разумея чин и положение едущей особы?

Но Михаил Иванович никаких дорожных справок не взял.

– М-да-а… Молодость, молодость, разумею гражданское ваше несовершеннолетие, молодой человек!.. – в сокрушении сказал управляющий, проделывая обратный путь от окорока к гусю. – Меж тем, полагаю, горцы шутить не любят!

– А горянки? – оживился Петровский-Муравский младший, и тут взыграла в нем селезенка: – Этакая, представьте, Михаил Иванович, канашка, между пальцев вьется, а в руки не идет. Горянки-то, сударь, куда опаснее горцев будут!..

– Жжет! – снова удостоверил управляющий, имея в виду внутренние свои обстоятельства, но его тотчас перебил младший брат: