Алексей Новиков - Впереди идущие

Марья Васильевна безнадежно вздохнула и ушла. Виссарион Григорьевич пошел за ней.

– Ну чего же ты не спишь, негодница? Вот я тебя… – начал было он, подходя к колыбели, но тут стеной встали перед ним жена и свояченица.

– Тише! Оленька засыпает! Есть ли на свете еще такой несуразный отец?!

Несуразный отец сконфуженно убрался восвояси.

Статья о стихотворениях Петра Штавера шла к концу. Да и бог с ним! Пустяковая книжка была поводом для Белинского, чтобы поговорить с читателями о первопричинах социального зла. А на столе лежал, ожидая очереди, пухлый «Славянский сборник» Савельева-Ростиславича, вышедший в Петербурге. Автор принадлежал к славянофилам и издавна появлялся на страницах петербургского «Маяка». Но одно дело – «Маяк», даже о существовании которого не знают многие жители столицы, другое дело – целая книга в семьсот страниц, в тексте которой уместилось полторы тысячи наукообразных примечаний. У Белинского чесались руки, чтобы разобрать новые славянофильские бредни, доведенные в сборнике Савельева-Ростиславича до абсурда. Даже Ахилла, героя древней «Илиады», автор считал не эллином, а скифом, скифы же были причислены к славянству. Фанатик готов был представить всю историю мира не иначе, как историей славян.

Еще непременно надо Белинскому ответить профессору Погодину, который сделал открытие не менее удивительное. Профессор Погодин утверждал: родимая почва была упитана не кровью, но слезами наших предков, претерпевших и варягов, и татар, и нашествие Наполеона. «Выходит, – заметил себе для будущей статьи Белинский, – мы не дрались, а только плакали!»

В свободную минуту Виссарион Григорьевич отдыхал у дочерней колыбели. Растет, цветет красавица дочь! Правда, не ахти как растет: все еще не может ухватиться за отцовский палец.

Медики дружно советовали везти ребенка на дачу. Дача! Легко сказать, а как такой переезд осуществить? Есть, конечно, прекрасные места под Петербургом, даже воспетые поэтами. Но дачи в тех местах недоступны для журнального труженика. Другое дело – какое-нибудь Парголово, куда выезжают семейства мелких чиновников. Пусть дача будет напоминать неказистую хибарку, зато сходна по цене.

В Парголово и переехали Белинские. Гуляют дачники по берегу озера, любуются природой, считают дни летнего отдохновения. У Виссариона Григорьевича свой счет: кончил работу для июльского номера «Отечественных записок» – начал для августовской книжки; еще не покончил с августом – думай о сентябре.

В самый разгар работы Виссарион Григорьевич вздумал выкупаться в озере. Ночью спал при открытом окне. Под утро он горел в жару и бредил. Открылось сильное воспаление легких. Больного пришлось везти в Петербург.

Но сентябрьский номер «Отечественных записок» вышел с капитальной статьей Белинского о сборнике «Сто русских литераторов» – издании известного книгопродавца Смирдина.

Пушкин соседствовал в этом издании с бульварным романистом Зотовым. Рядом с Крыловым красовался Фаддей Булгарин. Без всякого на то права в галерее «ста» заняли место справедливо забытые или никому не известные авторы назидательных повестей и даже представители откровенно рыночной литературы. Не случайно же этим изданием фактически заправляли бывшие триумвиры – Сенковский, Булгарин, Греч.

Было о чем поговорить в рецензии на «Сто литераторов» Виссариону Белинскому.

Когда читатели «Отечественных записок» читали статью Белинского, никому и в голову не могло прийти, что он, душа журнала, вынужден был писать в той же журнальной книжке и о «Французской азбуке», и о «Наставлении о шелководстве», и даже о «Расчетах по 5 и 6 процентов в таблицах». Андрей Александрович Краевский принимал своего главного сотрудника за вола, с которого можно драть семь шкур и более.

Белинский был между жизнью и смертью. Марья Васильевна, сдав Оленьку на руки Аграфене, превратилась в преданную сиделку.

– Не беспокойся, Мари, выдюжу, – сказал Виссарион Григорьевич, едва выйдя из беспамятства. – Да и как не выдюжить, видишь, сколько за мной работы, – Белинский указывал на новые книги, присланные для рецензий из редакции «Отечественных записок».

Начали приходить и записки от Краевского. Должен же многоуважаемый Виссарион Григорьевич войти и в его положение: октябрьский номер журнала никак не может опоздать, а с другой стороны, он не может выйти без статей и рецензий Белинского.

– Вот я и выдюжил, – говорил Виссарион Григорьевич жене. А сам ходил по кабинету непривычно медленными шагами.

Он, пожалуй, и совсем выздоровел в тот день, когда Мари застала его за чтением биографии Державина, только что выпущенной Николаем Полевым. Полевой был старый знакомец. Когда-то он издавал лучший для своего времени журнал «Московский телеграф». Закрыли власти «Телеграф», и Полевой страха ради перебежал в лагерь булгариных. Теперь од поставляет на петербургскую сцену квасно-патриотические пьесы вроде «Войны Федосьи Сидоровны с китайцами» и пишет столь же квасные и доносительные статьи.

– Что с тобой? – встревожилась Мари, видя необычайное волнение мужа.

– Пойди к Оленьке, – отвечал Виссарион Григорьевич, – я буду неотложно занят. – И шагнул, не оглядываясь, к конторке.

На этот раз Полевой сделал в статье о Державине неожиданное отступление. Не упоминая имен, Полевой говорил о критике, который осудил Державина за недостаток художественности, а сам стоял на коленях перед жалкими произведениями новейших романтиков и с восторгом рассматривал вонючую грязь малограмотного романиста.

Под именем малограмотного романиста подразумевался Гоголь. Как же Белинскому молчать? Когда ему болеть?

Пожалуй, читатели «Отечественных записок» так и не заметили беды, приключившейся с Белинским. Издатель же журнала, аккуратно получавший от него статьи и рецензии, почувствовал даже некоторое освобождение от надоевшей опеки. Краевский стал подыскивать вполне приличных авторов для журнала. Но стоило встать на ноги Белинскому, Андрей Александрович снова услышал знакомый голос:

– Этакая дрянь лезет в «Отечественные записки»!

Белинский писал очередную статью о Пушкине. Надо было готовить обзор литературы за оканчивающийся 1845 год. Да если бы только журнальные дела были на руках!

Уже три года прошло с тех пор, как умер Алексей Кольцов, но если и вспоминают о Кольцове в благонамеренных журналах, то только для того, чтобы презрительно назвать его прасолом, вздумавшим сесть не в свои сани. Кто же, как не Виссарион Белинский, скажет правду о поэте-самородке?

«Кольцов родился для поэзии, которую он создал, – писал критик. – Он был сыном народа в полном значении этого слова».