Алексей Новиков - Впереди идущие

На окраине столицы, в Коломне, стоит церковь Покрова. Сюда хаживал в послелицейские годы Пушкин, чтобы полюбоваться набожной, но высокомерной красавицей. А потом попала церковь Покрова в поэму Пушкина «Домик в Коломне». Коломну же описал и Гоголь в повести «Портрет»: «Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка, все, что осело от столичного движения».

Ничто, кажется, не изменилось в здешней патриархальной жизни. На площади вокруг церкви Покрова сгрудились неказистые домишки. Разве что одинокий каменный дом с флигелем будет повиднее. До недавнего времени принадлежало это владение доктору медицины и хирургии Василию Михайловичу Буташевичу-Петрашевскому.

Потрудился лекарь Петрашевский с честью, а в 1845 году опочил. Владение в Коломне перешло к вдове и детям. Федора Дмитриевна Буташевич-Петрашевская живет с дочерями в деревянном флигеле, а единственному сыну Михаилу Васильевичу отведена квартира в каменном доме. Не ахти какая квартира. В зале, если так можно назвать эту комнату, стоит диван, обитый ситцем, старый стол да несколько стульев; далее находится комната, служащая одновременно кабинетом и спальней. Вот и вся квартира. Другие, получше, идут внаем. Федора Дмитриевна, родом из купеческой фамилии Фалеевых, живет мудростью отцов и дедов: всякую копейку – в кубышку. Дочерей она держала в черном теле. А сын – известное дело, отрезанный ломоть. Кто его знает, куда смотрит?

Так и живут мать с сыном: рядом, но далече. Сына редко и дома видят. Михаил Васильевич подойдет к окну и смотрит: к церкви Покрова тянутся богомольцы. Задумается Михаил Васильевич и, прежде чем сесть за стол, долго ходит по залу.

По заслугам отца был в свое время принят Михаил Петрашевский в императорский Царскосельский лицей, где и начались у него неприятности с начальством. Гувернеры аттестовали его как воспитанника дерзкого образа мыслей. При выпуске из лицея с ним и рассчитались сполна за все дерзости. Окончив привилегированное учебное заведение, Петрашевский получил право всего на чин коллежского регистратора. Этим чином награждали мелких канцеляристов и даже почтовых станционных смотрителей.

В министерстве иностранных дел, в департаменте внутренних сношений, появился чиновник, назначенный третьим переводчиком, с жалованием 114 рублей 29 копеек серебром в год.

Такое начало не предвещало славного поприща, открытого для титулованных счастливцев. Скромный переводчик департамента внутренних сношений не бывал ни на дипломатических раутах, ни на балах в посольских особняках. Его переводческие обязанности ограничивались тем, что он участвовал в делах, которые имели иностранцы с русской полицией. Правда, это обстоятельство немало способствовало ознакомлению недавнего лицеиста с порядками и нравами некоторых отечественных учреждений.

Молодой человек не хотел этим удовольствоваться и поступил вольнослушателем в университет.

В университете еще процветали ученые мужи, заканчивавшие историю Франции на счастливом воцарении Людовика XVI и умолкавшие перед грозными событиями революции. Профессоры русской словесности не шли далее Державина, Карамзина и Жуковского.

Казалось бы, и профессору политической экономии Порошину, по щекотливости его предмета, не следовало касаться новейших теорий. В лекциях же этого чудака социалистические учения были представлены как системы, имеющие многих сторонников.

Профессор не разделял идей социализма, но в меру своих знаний старался добросовестно изложить учения Сен-Симона и Фурье и их последователей и называл сочинения и журналы, в которых эти учения обсуждались на Западе.

Студенты стекались на лекции по политэкономии со всех факультетов. Постоянно бывал на них и вольнослушатель Петрашевский. В его библиотеке давно накапливались те самые книги и журналы, которые называл Порошин, а также и те, о которых не знал профессор. У переводчика министерства иностранных дел были свои преимущества: он был знаком с иностранцами, державшими книжные лавки в Петербурге, и легко получал через них даже строжайше запрещенные издания.

Михаил Петрашевский поддерживал тесные связи с лицеистами и был особенно дружен с младшим по курсу товарищем Михаилом Салтыковым. Ему и доверил заветную мечту об издании журнала:

– Наша задача – возбудить, разбудить, вызвать через журнал чувство народности. Главным предметом будет, конечно, Русь.

Перед глазами молодого чиновника был пример «Отечественных записок» и деятельность Белинского. Ему не терпелось начать действовать самому.

Михаил Салтыков занимался преимущественно сочинением лирических стихов, но не был чужд житейского практицизма.

– А где силы для журнала? Где средства? – спросил он.

Журнал не состоялся. Бывший лицеист и кандидат университета, Петрашевский садится за сочинение, которому дает название «Мои афоризмы». Это наброски статей, может быть, конспекты докладов, которые автор сделает неведомо когда и неизвестно где.

Автор имеет свой взгляд на существующие так называемые законные правительства: тысячами тайных инструкций и инквизиционных учреждений они всячески стараются остановить умственное развитие народа. «Презрение и ненависть к ним!» – пишет Петрашевский. Он делает и непосредственный вывод для себя: где только возможно – поражать власть.

Все настойчивее ищет он людей, с которыми можно было бы поделиться мыслями. Он присматривается к молодым сослуживцам в министерстве, поддерживает связь с товарищами по университету и с особенным удовольствием возвращается в лицейскую семью. Михаил Васильевич готов заводить новые знакомства в библиотеках и кофейнях. Везде могут найтись люди, не потерявшие человеческого достоинства.

Поиски идут от случая к случаю. У Петрашевского нет времени. Он продолжает вникать в литературу о социализме и останавливается предпочтительно на системе Фурье. А в дополнение к «Афоризмам» появляется новая рукопись – «Запас общеполезного». Неужели человечество обречено на вечность застоя и умственного оцепенения? Нет ничего труднее, утверждает автор рукописи, как освободиться от вредоносного влияния предубеждений, предрассудков и суеверий всякого рода. К тому же разряду суеверий отнесена религия.

Все так же звонили колокола Покровской церкви, когда Михаил Петрашевский, отрываясь от работы, подходил к окну. В церковь все так же тянулись богомольцы. Может быть, и в самом деле в Коломну не заглядывает будущее?

Нет, и в Коломне появились люди, захваченные вихрем новых идей. У Петрашевского нет личной жизни. Он будет служить человечеству. И отчетливо видит, что может ожидать его на избранном пути: нет ничего опаснее, чем смелое, открытое восстание против предрассудков, освященных давностью. Горька бывает судьба того, кто осмелится убеждать нравственных язычников, кто осмелится назвать их богов не богами, а идолами. Миллионы рук на него поднимутся, дождь камней польется на него.