Алексей Новиков - Впереди идущие

В далеком Петербурге, придавленном низким зимним небом, Виссарион Белинский готовил очередной обзор – «Русская литература в 1843 году». Небогат оказался урожай. Романисты и нувеллисты старой школы попали в самое затруднительное и забавное положение: браня Гоголя и говоря с презрением о его произведениях, они невольно впадали в его тон и неловко подражали его манере. А публика читает и обращает внимание только на молодых писателей, дарование которых образовалось под влиянием поэзии Гоголя.

В кабинет зашла Марья Васильевна, приготовившаяся ко сну. Оглядела исписанные мужем листы.

– Не беспокойся, Мари! Становлюсь я тих и беззлобен.

– Если бы так! А профессор Плетнев прочтет твою статью против «Современника».

– Твоя правда, Мари! Даже на душе светлеет, как вспомню. Или ты думаешь, что я могу спокойно жить, пока отравляют воздух и Булгарин, и Греч, и Сенковский, и Шевырев, и Погодин, и все прочие, имена же их ты, господи, веси? Умру, но и из-за гроба буду их преследовать и для того испрошу у бога бессмертие души.

Марья Васильевна ушла к себе. Белинский вернулся мыслями к Гоголю: когда выдаст он продолжение «Мертвых душ»?

Но, как известно, именно этот вопрос больше всего раздражал автора поэмы. Разве мало того, что, пребывая в Ницце, он каждое утро уединяется для работы?

…Чичиков был введен в кабинет к генералу Бетрищеву. Но едва объявил Павел Иванович, что остановился у близкого соседа его превосходительства, Андрея Ивановича, генерал поморщился.

– Он, ваше превосходительство, весьма раскаивается в том, что не оказал должного уважения… потому что, точно, говорит: «Умею ценить мужей, спасавших отечество…»

– Помилуйте, что же он? Ведь я не сержусь, – сказал, смягчившись, генерал и выразил уверенность, что со временем Андрей Иванович будет полезный человек.

– Преполезный, ваше превосходительство, обладает даром слова и владеет пером.

– Но пишет, я чай, пустяки, какие-нибудь стишки?

– Нет, ваше превосходительство, не пустяки. Он пишет… историю! – Тут Чичиков приостановился и оттого ли, что перед ним сидел генерал, или просто чтобы придать более важности предмету, прибавил: – Историю о генералах, ваше превосходительство.

– Как о генералах? О каких генералах?

– Вообще о генералах, ваше превосходительство, в общности. То есть, говоря собственно, об отечественных генералах, – сказал Чичиков и сам подумал: «Что за вздор такой несу!»

– Так что же он ко мне не приедет? Я бы мог собрать ему весьма много любопытных материалов.

– Робеет, ваше превосходительство!

– Какой вздор! Из-за какого-нибудь пустого слова… Да я совсем не такой человек. – Генерал Бетрищев был полон искреннего великодушия и готов был даже ехать к Андрею Ивановичу.

– Он к тому не допустит, – говорил Чичиков, а сам думал про себя: «Генералы пришлись, однако же, кстати, между тем как язык болтнул сдуру…»

Но тут настало время явиться на сцене той, чью головку постоянно рисовал пером и карандашом Андрей Иванович.

Гоголь давно знал ее имя и, гуляя с Анной Михайловной Виельгорской, все чаще думал об Уленьке Бетрищевой. Уленька – существо невиданное, странное, которое скорее можно назвать фантастическим видением, чем женщиной. Необыкновенно трудно изобразить портрет ее, признается автор «Мертвых душ»: это было что-то живое, как сама жизнь. Она была миловиднее, чем красавица; стройнее, воздушнее классической женщины…

Оторвавшись от работы, Гоголь делил время между домом Виельгорских и Александрой Осиповной Смирновой.

Александра Осиповна реже впадала в черную меланхолию, хотя так и не доучила предписанные ей псалмы. Она все рассеяннее слушала чтение выборок из творений святых отцов.

Грешница, всласть покаявшись, вдруг сызнова почувствовала прелесть светских развлечений. В минуту откровенности она призналась Гоголю, что собирается переехать в Париж.

– В Париж?!

Это было невероятно! Это было новое искушение, которое только дьявол мог внушить женщине, едва проснувшейся для духовной жизни. Гоголь и для себя боялся этого города, в котором рождаются вихри разрушения, в котором все предано мертвящему душу разврату.

Он был и величествен и жесток, когда осыпал Александру Осиповну упреками. Он не отступится от нее, пока она не познает истину, отказавшись от всякого комфорта, пока не будет у нее только два платья – одно для праздников, другое для будних дней. Он говорил об этом как раз в тот день, когда Александра Осиповна, собравшись в Париж, раздумывала о том, какого освежения потребуют ее туалеты.

Бедный пророк! Непосильное бремя возложил на него бог: спасать душу, убегающую от спасения. Гоголь был так удручен, что Александра Осиповна решила его утешить.

– Даю вам слово, – сказала она, – если будет изнемогать моя душа, я сама позову вас.

Ну что же? Он не оставит ее в борении с дьяволом. А ушел грустный, надломленный.

Только Уленька Бетрищева может его утешить. Как в ребенке, воспитанном на свободе, в Уленьке все своенравно. Если бы кто увидел, как внезапный гнев собирал вдруг строгие морщины на прекрасном челе ее, как она спорила пылко с отцом своим, – он бы подумал, что это было капризнейшее создание. Но гнев бывал у нее только тогда, когда она слышала о несправедливости или жестоком поступке с кем бы то ни было. Когда она говорила, все стремилось у нее вслед за мыслью: выражение лица, движение рук, даже складки платья.

Широкой, щедрой кистью написан портрет Уленьки, а Гоголь все множит милые сердцу черты. То напишет о ее бестрепетно-свободной походке, то упомянет, что при ней смутился бы и самый недобрый человек, а добрый и даже самый застенчивый мог бы разговориться с ней как с сестрой.

Ведь было обещано читателям «Мертвых душ», что явится в поэме чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления к самоотвержению.

Пусть себе пишут некоторые критики: нам-де обещают мужей и дев неслыханных, каких еще не было в мире… Как родилась в поэме Уленька – тайна автора «Мертвых душ». И еще есть тайна: когда Николай Васильевич пишет об Уленьке, перед духовным его взором является Анна Виельгорская. Когда он совершает прогулки с Анной Михайловной, все отчетливее рисуется ему Уленька.

Бог знает, почему соединились они в его воображении, почему будет предрекать ей поэт подвиги душевные, которых она никогда не свершит.

Автор «Мертвых душ» и Анна Виельгорская шли к морю, и море, как всегда, слало свои тихие, задумчивые волны к их ногам. Николай Васильевич присмотрелся: когда Анна Михайловна говорила, все стремилось за ее мыслью – выражение лица, движение рук и даже складки платья.