Алексей Новиков - Впереди идущие

Павел Иванович повалился на пол, и безнадежная грусть плотоядным червем обвилась вокруг сердца.

Спокойно взирал автор «Мертвых душ» на страдания героя, которые только что описал. Уже занесена в тетрадь утешительная фраза: «Но и над Чичиковым не дремотствовала чья-то всеспасающая рука». Но, прежде чем снова обратиться к рукописи, Николай Васильевич задает своему герою укоризненный вопрос:

– А чем же занимались вы, почтенный Павел Иванович, до того, как грянул гром?

Когда по Тьфуславлю пошли первые смутные слухи о подложном завещании, состряпанном Чичиковым, он бросился за помощью к юрисконсульту. Этот колдун, будучи пятнадцать лет под судом, так умел распорядиться, что нельзя было отрешить его от должности. Все знали, что за подвиги его не один раз следовало послать на поселение, но нельзя было подобрать против него явных улик. Тут было что-то загадочное.

Юрисконсульт поразил Чичикова холодностью своего вида. Павел Иванович объяснил затруднительные пункты своего дела и обещал последующую благодарность. Юрисконсульт, вздохнув о неверности всего земного, отвечал общеизвестной пословицей, по которой журавль в небе ничего не значит, а нужна синица в руки.

Едва синица была дана, вся скептическая холодность юрисконсульта вдруг исчезла. Оказалось, что это был наидобродушнейший человек, наиприятнейший и наиразговорчивый, не уступавший в ловкости самому Чичикову.

– Будьте спокойны и не смущайтесь ничем. Старайтесь, чтобы производство дела было основано на бумагах, – наставлял колдун-юрисконсульт Чичикова, как учитель объясняет грамматику ученику. – И как только увидите, что дело идет к развязке, старайтесь не то чтобы оправдать или защищать себя, нет, старайтесь спутать дело новыми, посторонними статьями. Спутать, спутать! – повторял юрисконсульт, как маг, приступивший к заклинаниям. – Я почему спокоен? Пусть только дела мои пойдут похуже, я всех впутаю: и губернатора, и вице-губернатора, и полицмейстера, и казначея. А там пусть их выпутываются. А пока они выпутываются, другие успеют нажиться. Ведь только в мутной воде ловятся раки.

Еще раз посмотрел маг юрисконсульт в глаза Чичикову:

– Первое дело спутать. Так можно спутать, так все перепутать, что никто ничего не поймет. Прежде всего, помните, – пообещал наконец юрисконсульт, задобренный синицей: – вам будут помогать.

Гоголь часто перечитывал черновики, отмечая места, где требовалась дальнейшая обработка. Юрисконсульт приводил его в содрогание. Будто не он его изобразил, а сам по себе заявился в поэму этот слуга сатаны.

Между тем в Тьфуславле по судам пошли просьбы за просьбой. У старухи миллионщицы, завещание за которую составил Чичиков, нашлись родственники. Как птицы слетаются на мертвечину, так налетели они на несметное имущество. Явились улики на Чичикова не только в покупке мертвых душ, но и в провозе контрабанды в бытность его еще при таможне. Выкопали все, разузнали его прежнюю историю.

Но едва появились в поэме ободряющие слова: «И над Чичиковым не дремотствовала чья-то всеспасающая рука», – двери тюрьмы растворились, вошел старик Муразов.

Он глядел на Чичикова скорбным взглядом:

– Ах, Павел Иванович, Павел Иванович! Что вы сделали!..

Начиналось борение светлых и адских сил за душу достопочтенного Павла Ивановича Чичикова. Правда, адские силы еще ничем не обнаруживали своих намерений. Говорил пока только Афанасий Васильевич Муразов:

– Как вас ослепило это имущество! Из-за него вы и бедной души своей не слышите.

– Подумаю и о душе, но спасите! – Чичиков громко рыдал от нестерпимой боли сердца; оторвал в отчаянии полу фрака и, запустивши обе руки себе в волосы, безжалостно их рвал.

– Что вся жизнь моя? Лютая борьба, судно среди волн. И потерять, Афанасий Васильевич, то, что приобрел такой борьбой! Ах, если бы удалось мне освободиться, возвратить имущество! Клянусь, повел бы совсем другую жизнь… Спасите, благодетель!

– Спасти вас не в моей власти. Но приложу старание, чтобы облегчить вашу участь и освободить вас.

Тут Чичиков, наверное, повел глазом, хотя и не отметил этого Гоголь. Муразов продолжал:

– Если, паче чаяния, мне удастся, то попрошу вас, Павел Иванович, награды за мои труды: бросьте все поползновения на эти приобретения. Говорю по чести: если бы я лишился всего моего имущества, а у меня его больше, чем у вас, я бы не заплакал.

Чичиков, памятуя о миллионах Афанасия Васильевича, наверняка еще больше усомнился, но снова не отметил этого Гоголь.

– Поселитесь в тихом уголке, – продолжал Муразов, – поближе к церкви и простым людям, или, если знобит сильное желание оставить по себе потомков, женитесь на небогатой, доброй девушке, привыкшей к умеренности. Забудьте этот шумный мир и все его обольстительные прихоти. Пусть и он вас забудет. В нем нет успокоения.

В советах Афанасия Васильевича была бросающаяся в глаза черта. Подобные наставления печатались в каждой нравственно-поучительной книге и украшали любую церковную проповедь. Непременно должен был заскучать Чичиков, как только посетитель отвлекался от существенности, каковой была для Павла Ивановича знаменитая шкатулка, попавшая в руки чиновников.

Произошло, однако, другое.

«Чичиков задумался, – писал Гоголь. – Что-то странное, какие-то неведомые дотоле, незнаемые чувства пришли к нему. Как будто хотело в нем что-то пробудиться…»

Но едва подтвердил Павел Иванович обещание начать другую жизнь, едва удалился Муразов, чтобы ходатайствовать перед генерал-губернатором, вмешались бездействовавшие доселе адские силы. Двери темницы растворились. Появился чиновник, посланный от юрисконсульта.

– Знаем все об вашем положении. Не робейте. Все будем работать на вас… Тридцать тысяч на всех. Тридцать тысяч на всех и ничего больше.

– Будто? – воскликнул Чичиков. – И я буду совершенно оправдан?

– Кругом! Еще вознаграждение получите за убытки.

– И за труд?.. – еще раз переспросил Чичиков.

– Тридцать тысяч. Тут уж всем вместе – и нашим, и генерал-губернаторским, и секретарям.

– – Но позвольте, как же я могу? Все мои вещи, шкатулка, все запечатано!

– Через час получите все. По рукам?

И Чичиков дал руку…

Не прошло и часа, как была принесена шкатулка, – бумаги, деньги, – все в наилучшем порядке. И уж начали грезиться Чичикову кое-какие приманки: и театры, и плясунья, за которой он волочился. Деревня и тишина стали казаться бледней, город и шум – ярче, яснее оживать!

А в судах и палатах завязалось дело размера беспредельного. Юрисконсульт незримо ворочал всем. Путаница увеличивалась. Вместо бабы, которая подписывала подложное завещание старухи, схватили первую бабу, попавшуюся под руку. Прежнюю же бабу запрятали так, что и потом не узнали, куда она девалась.