Норман Оллестад - Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

Мы спускались по извилистой дороге, и детектив расспрашивал о катастрофе. Кто был за штурвалом? Точно не мой отец? Не заметил ли я чего-нибудь подозрительного, когда вошел в салон? Говорил ли что-нибудь пилот перед тем, как мы врезались в гору? Были ли какие-то неисправности в самолете? Я рассказал ему все, что знаю, а через двадцать минут мы приехали в больницу.

…на лампу. Я видел над собой склоненные лица врача и медсестры: мне зашивали подбородок. Врач наложил шов сначала изнутри, через рот, а потом снаружи. Затем принялся за раны на щеках.

– Ты держишься молодцом, – сказал он мне. —

Хочешь чего-нибудь поесть или попить, когда я закончу?

Я не ел больше двенадцати часов. В животе заурчало.

– Ага. Шоколадный коктейль, – ответил я.

Произнеся эти слова, я затаил дыхание, почти всерьез ожидая, что сейчас раздастся голос отца:

– Даже не думай, Оллестад. Как насчет сэндвича с индейкой на пшеничном хлебе?

Возражений не последовало, и врач попросил кого-то быстро найти шоколадный коктейль.

Когда он закончил зашивать мое лицо, я сел на кровати, и сестра протянула мне коктейль. Все это время у двери стоял шериф, и я не понимал, что он там делает. Я ведь не преступник. Затем на ободранные костяшки пальцев наложили мазь и замотали марлей.

Доктор повел меня в другую комнату, и шериф последовал за нами. В конце коридора толпились репортеры с камерами и микрофонами. «Да чего они так суетятся?» – спросил я себя. Я никак не мог признать реальность того, что произошло. Это сломило бы меня, а я никогда и ничему не позволил бы себя ломать. Репортеры же вынуждали меня признать, что все это было на самом деле, и я просто отвернулся.

Врач сделал мне рентген правой руки и ушел смотреть результаты. Со мной осталась сестра.

– У тебя перелом, – сказал он, когда вернулся.

В верхней части руки вздулся большой красный бугор. Я попробовал согнуть руку – ничего не получилось, и я вообще не мог пошевелить ею от боли. До меня доносилось бормотание из рации шерифа – что-то вроде того, что спасателям нужны веревки, чтобы взобраться на гору. Я вспомнил тот скат – настолько крутой, что, когда я обхватывал руками его льдистую поверхность, меня чуть ли не отбрасывало назад. Сейчас казалось невозможным, что я одолел его, с такой-то рукой… Доктор наклонил голову, прислушиваясь к рации, и украдкой взглянул на мою сломанную руку. Он еле заметно вздрогнул, и на лице его промелькнул испуг. Потом доктор улыбнулся.

– Пора загипсовать руку, Норман, – сказал он.

Мне наложили гипс, сестра сменила мазь и повязку на содранных костяшках, затем замотала гипс эластичным бинтом, и рука стала похожа на какую-то дурацкую дубину.

Я погрузился в воспоминания. На меня уставились широко раскрытые глаза Сандры – крохотные осколки сапфира; голубые, а не карие, как на самом деле. Как я ни пытался мысленно заменить цвет зрачков, они оставались сапфировыми.

Раздался голос – кого-то провожали в мою палату. Я соскочил с кровати. Открылась дверь, и ко мне кинулась мама. Она опустилась на колени, и сумка стукнулась о линолеумный пол. Мама обняла меня, на мою щеку закапали слезы. Она произнесла дрожащим голосом:

– Нам сказали, что вас перестали искать…

Мама запустила пальцы мне в волосы. Она не сводила с меня глаз, словно не верила, что я действительно стою перед ней.

– А через час они перезвонили: «В Болди-Вилладж обнаружен мальчик, который утверждает, что попал в авиакатастрофу».

Мама крепче сжала меня в объятиях.

Потом подошел Ник, потрепал меня по спине и сказал, что благодарит Господа за то, что я выжил. Я вспомнил данный себе зарок – если выживу, то поверю в Бога. Но не похоже было, чтобы тот приложил руку к моему спуску. Я должен благодарить своего отца, а не Господа.

– Они уже достали папу? – спросил я.

Ник взглянул на маму.

– Нет, милый, – ответила она. – Зато нашли Сандру.

– Она мертва?

– Да.

– Так я и думал, – проговорил я.

– Нам сказали, ты накрыл ее ветками, – заметил Ник.

– Ну да. Чтобы не замерзла…

– Но ты же думал, что она умерла, зачем же было ее накрывать? – спросил Ник.

Я нахмурился. Он что, думает, я опять вру?

– А если бы оказалось, что она все-таки жива?

Ник моргнул, словно его ударили по щеке.

– Угу, – выдавил он.

В комнате было окно, и я отметил, что уже стемнело. Больше я ни разу не спросил об отце. Я не плакал и не чувствовал боли, потому что сменил кожу одиннадцатилетнего мальчика на шкуру потолще.

…пришел с опухшим лицом и налитыми кровью глазами – так он обычно выглядел после грандиозных пьянок. Меня посадили в кресло на колесиках и отвезли в большое помещение, где было полно журналистов и камер. Мы с мамой отвечали на их вопросы. Я сказал им, что отец учил меня никогда не сдаваться. Эту фразу произнес прошлым вечером Ник, и она звучала как надо, поэтому я ее повторил.

После интервью мы поехали в Палисейдс, в купленный отцом домик на краю каньона, над океаном. Из-за повязки и гипса я не мог ничего делать руками, а пальцы ног до сих пор не отошли от онемения, так что мне не удалось выйти из дома поиграть.

В тот вечер к нам приехала Элинор. Она легла спать со мной на одной кровати. Мама с Ником были наверху и вели себя очень тихо. Мне не спалось, ноги сводило судорогой, и я корчился от боли. Я включил радио. Оно было настроено на новостной канал, и там обсуждали катастрофу. Два человека рассуждали о том, не могло ли так случиться, что самолет был выведен из строя каким-нибудь обиженным на отца сотрудником ФБР. Говорили о мстительности Дж. Эдгара Гувера и о том, что большинство его верных лейтенантов по-прежнему занимают высокие посты в ФБР.

– Дешевая утка, – сказала Элинор, поворачивая колесико на другую волну. – Им вечно мерещатся заговоры. Люди обожают верить в худшее.

Ноги у меня скручивало болью, и Элинор стала растирать их. Ей пришлось массировать их всю ночь напролет. А еще она разговаривала со мной, отвлекая от боли, читала мне вслух, успокаивала. Я знал, что мама занята Ником – они обсуждали всякие дела, видимо, очень важные. Но пока рядом была Элинор, моя вторая мама, я ни в чем не нуждался.

Я проспал почти весь следующий день. Мама готовила мне все, что я хотел, и, жадно проглотив пищу, я снова засыпал.

В свой второй вечер дома я проснулся около девяти. Я лежал в кровати и вдруг почувствовал, что сверху доносится запах травки. Услышал смех мамы и Ника. Громкий смех. Я дотянулся до стоящего у кровати телефона и позвонил Элинор.

– Приезжай, пожалуйста, – попросил я.

Увидев в дверях Элинор, мама спросила, что она тут делает. Та ответила, что я ей позвонил.