Норман Оллестад - Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

Еще вчера я целовал Шэрон, а сегодня она ушла… Хотелось снова прикасаться к ней, прижиматься к ее телу. Те моменты, когда мы ласкали друг друга, внезапно показались мне верхом блаженства, и я очень тосковал по ним. Я рассказывал ей такие вещи, о которых знала только Элинор. Разум мой судорожно пытался найти замену Шэрон. Еще недавно она лежала подо мной, а я целовал ее в шею и чувствовал ее дыхание на своем ухе. Теперь же она исчезла, бросила меня, отправила в свободный полет. Я упал на колени и плюнул в унитаз, с трудом удержавшись от рвоты.

А потом вдруг вся агрессия, которая скапливалась во мне последние месяцы, выплеснулась наружу. Я принялся пинать ногами дверь кабинки, долбил снова и снова, пока щеколда не сломалась. Я пошел к раковине и почувствовал, что мне уже легче. Напряжение отпустило. Я ополоснул лицо водой и окончательно остыл. На обратном пути к нашему тусовочному пятачку возле кафетерия я думал о том, что нужно надавать Нику.

В пятницу вечером я поехал на скейте на вечеринку. Со мной были ребята из серферской компашки, и они сцепились с какими-то парнями спортивного вида. Я вспомнил, что когда-то и сам был из таких. Хотелось кому-нибудь врезать – для разнообразия было бы неплохо немного побыть обидчиком, а не жертвой. Но я просто стоял в сторонке и наблюдал.

Как-то в выходные я вернулся с пляжа, и мама сообщила мне, что у бабушки Оллестад рак легких. Я вспомнил о своем вечно больном горле и дотронулся до шеи. Мне стало казаться, что у меня может развиться рак горла.

– А разве она курила? – спросил я.

– Никогда. Это-то и странно, – ответила мама. – Сейчас она едет в Тихуану на специальное лечение, которое не проводится здесь, в Штатах. Я подумала – может, в следующие выходные съездим ее проведать?

– Давай, – кивнул я.

Я уселся на диван и посмотрел в окно. Мне мерещились черные бабушкины легкие, кишащие раковыми червями, и я сосредоточился на океане, скользнув взглядом вниз по склону холма. Когда я вновь повернулся к маме, мне показалось, что ее изображение мелькает по всей гостиной, как в зеркальном лабиринте. Я закрыл глаза и озадаченно подумал, что же со мной не так…

В следующую субботу мы загрузили вещи в универсал Ника. Я положил доску для серфинга на самый верх, чтобы ее не придавило чемоданами.

– Даже не думай тащить с собой эту чертову доску, – сказал Ник.

– Это еще почему? – спросил я.

– Мы едем общаться с твоей бабушкой, а не на серфинг. Вытаскивай.

– Но я ведь не собираюсь кататься весь день. Только по вечерам, после того как мы побудем с бабушкой, и только если все будет нормально.

– Нет. Это не обсуждается.

– Ник, – сказала мама, – пусть возьмет доску. Мы же не будем целыми днями торчать в больнице.

– Джан, его бабка умирает. Возможно, он увидит ее в последний раз. Обойдется пару дней и без серфинга.

Ник повернулся ко мне.

– Мы едем туда не ради тебя, Норман. Мы едем ради бабушки. Я знаю, что тебе трудно это понять.

– Нет, я понимаю, – возразил я. – Но я все равно хочу взять доску – а вдруг выпадет свободный часок. Что тут такого?

– А то, что мы едем не за этим. Пора научиться хотя бы иногда думать о других людях, а не только о своих эгоистичных желаниях.

Он схватил доску и потащил ее к боковой двери гаража. Отпер дверь и занес доску внутрь.

– Вот засранец, – пожаловался я маме.

– Норман, не принимай близко к сердцу, – ответила она.

Когда мы отъехали от дома, Ник сказал с ухмылкой:

– Ничего, это пойдет тебе на пользу, Норман.

Мне хотелось его ударить. На память пришли те далекие дни в Топанге, когда я сокрушался о том, что я такой маленький и слабый. Я всегда думал, что вот исполнится мне 13 и я сумею надавать ему. Но до тринадцатого дня рождения оставался всего месяц, а я совсем не приблизился к цели.

Серебристые локоны бабушки с одной стороны совсем распрямились, от рук шли какие-то трубочки, а глубоко запавшие глаза были подернуты пленкой и потеряли свой цвет. Возле нее сидели Элинор и Ли. Увидев меня, Элинор расплакалась. Кто-то из них уступил мне стул, и я рухнул на него. Дедушка сидел на шатком табурете и все время смотрел на бабушку. Он весь сгорбился, лицо осунулось.

Кто-то сказал: «Приехал Малыш Норман», – и бабушка привстала на кровати. Увидев меня, она приподняла брови. Зрачки у нее казались просто огромными, как у слепой, а лицо было безжизненным и лишенным всякого выражения, двигались только брови. Потом она перевела взгляд на другой конец комнаты и заговорила, обращаясь к пустому углу. В ее бормотании нельзя было разобрать ни слова. Она подняла руки и жестикулировала, продолжая что-то лепетать.

– У нее галлюцинации от морфия, – пояснила Элинор.

Я наблюдал за тем, как она стонет и разговаривает с воображаемыми людьми. Наконец, бабушка откинулась на подушку и уставилась в потолок. Теперь она лежала неподвижно. Дедушка положил руку ей на плечо, а она по-прежнему смотрела на потолок, плотно сжав челюсти. Все молчали.

«Так же было и с Сандрой, – подумал я. – Тело еще здесь, но разум покинул ее».

Вечером, когда пришло время уходить из больницы, я обнял и поцеловал бабушку. От нее остались лишь кожа да кости. Потом с ней прощались мама и Ник, а мы с Элинор ждали в коридоре. Я спросил у нее, как вышло, что у бабушки рак легких, если она никогда не курила и не жаловалась на здоровье.

– Это все горе, – сказала Элинор. – Если его подавлять, оно может перерасти в смертельную отраву, например в рак. Твой отец был ее шедевром.

В номере я размышлял о том, что если бы я погиб в катастрофе вместо отца, это убило бы его, как сейчас смерть папы убивает бабушку.Наш отель стоял возле пляжа Розарита, я слышал отдаленный шум прибоя и жалел, что не могу забыться посреди волн.

Мы провели в больнице и второй день. Пора было прощаться с бабушкой. Все утро она была в ясном сознании, и когда я обнял ее, то почувствовал, что все ее мышцы и кости словно зажаты в тиски. Я знал, что она мучается от невыносимой боли, и как только я выйду из палаты, ей вколют морфий. Тогда боль немного отпустит и опять начнутся галлюцинации. В тот день я видел бабушку в последний раз.

По дороге домой я решил, что никакого бога нет и в этом мире мы предоставлены самим себе.

В следующие выходные я поехал на домашнюю вечеринку в Брентвуд. В том доме был большой бассейн, теннисный корт и даже кинотеатр. Я заехал на скейте на кирпичную клумбу, стоявшую у подъездной дороги, и прошелся колесиками по ее стенке так, что полетели кирпичные осколки.

– Ты раздолбил им всю стенку, – заметил один из моих спутников.

Я оглянулся на осколки кирпича в траве.

– Ага! – сказал я, чувствуя такое же облегчение, как в тот раз, когда сломал дверь туалетной кабинки.